Лейнасар решил тщательно скрывать свои чувства. Это было необходимо, ибо Рига огорчила его еще больше. Трубы заводов дымились. Шли трамваи. Люди куда-то спешили. Их, казалось, было меньше, чем до войны. Зато автомашин было много, правда, все больше военных. На развалинах и руинах работали люди. Лейнасар должен добиться, чтоб эта жизнь остановилась, заглохла, а ее сменила другая — жизнь, угодная заморским хозяевам Лейнасара.
Он сделает для этого все, что в его силах.
На четвертом этаже третье окно справа было открыто настежь. Стало быть, Риекстинь уже дома.
Двухкомнатная квартира была обставлена со вкусом красивой и прочной мебелью безукоризненной работы довоенных мастеров.
«Мебель эта — приданое жены Риекстиня, — подумал Лейнасар, опускаясь в удобное, мягкое кресло. — А что теперь с моей квартиркой? Наверняка все пропало. Отдали кому-нибудь из латышской красной дивизии. Вместе с замечательным инструментом…»
Хотелось тяжело вздохнуть, но он сдержался и сплюнул в фарфоровую плевательницу. И плевательница эта была частью обстановки. Священная семейная утварь.
Пока Риекстинь возился на кухне, Лейнасар тщательно рассматривал квартиру. Ничего, ровно ничего не изменилось, с тех пор как он в последний раз приходил сюда в день рождения хозяйки. Словно не было ни войны, ни немцев, ни «Курземского котла», ни коммунистов теперь. Правда, все покрыто пылью. Стол и подоконник заставлены грязными тарелками и пустыми бутылками. Но в этом нет ничего удивительного. Риекстинь в Риге ведет холостяцкий образ жизни. Жена наезжает со взморья не для того, чтобы вытирать пыль и мыть грязную посуду. У нее дела поважнее. А держать в нынешнее время прислугу просто рискованно. Может, потом, когда переедет со взморья, подыщет женщину, которая приходила бы раз в неделю убрать и постирать. Надо приноравливаться, что поделаешь.
Риекстинь застелил стол сложенным в несколько раз номером «Тевии» и принес из кухни сковороду с яичницей. Поставил сковороду на стол. Достал несколько бутылок пива.
Когда они малость перекусили, Лейнасар, словно мимоходом, поинтересовался:
— Как ты считаешь, что за люди шатались там в лесу?
— Смолокуры. Не видел разве, как они ставили посуду у надрезанных сосен? Теперь во взморских лесах многие этим промышляют. Смолокуров опасаться нечего, хоть и боимся теперь всех и всего. Мне кажется, что настоящую жизнь начну только тогда, когда переберусь через залив на Готланд или в другое место. Когда ты, собственно, думаешь? Надо собрать и уложить кое-какие вещички.
Лейнасар ответил не сразу. Медленно наполнил стакан пивом. Рассматривая на свет янтарный напиток, он одновременно разглядывал поверх стакана лицо Риекстиня. «Только бы попасть за границу — вот все, что интересует этого дьявола, — ухмыльнулся про себя Лейнасар. — Оказывается, это прочная веревочка, на ней можно вытащить из хлева и заставить плясать не одного быка». Его вдруг осенила мысль. Если придется действовать самостоятельно, то перспективу удрать из Латвии можно будет использовать как главную приманку. Очевидно, немало таких, у которых душа в пятки ушла.
Лейнасар выпил пиво, поставил стакан на стол, достал грязный носовой платок и вытер губы.
— Найдется ли у тебя чистый носовой платок?
— Найдется, найдется.
— Так тебя интересует, когда можно будет уехать?
— Да.
— Это еще трудно сказать.
— Понимаю. У тебя задание. Но не забывай, что зимою Рижский залив замерзает. Тогда уж никуда не уехать.
— Да что ты! Я все кончу задолго до конца навигации. Мы, может, мартыновского гуся уже в Стокгольме есть будем. В худшем случае рождественскую елку наверняка где-нибудь в шхерах зажжем. — Лейнасару было ясно, что теперь Риекстинь готов беспрекословно выполнить любое задание.