– За счет компании, – возражает он и достает блестящую серебристую карточку. – Прими наши извинения за чертовски неприятный вечер.
Секунду я размышляю, серьезно ли он пытается принести извинения за такого ужасного автора от лица издательства коктейлем за двенадцать долларов. Но потом вижу его имя на дебетовой карточке и замечаю искорку в его арктических глазах.
– Извинения приняты, – говорю я и с улыбкой встаю со стула. – Мы начнем с чистого листа.
Мне на ум приходит еще один вопрос, и, прежде чем хромать на выход, я хватаюсь за удачный момент. Сейчас самое время выяснить, что́ он знает. Если я правильно сформулирую вопрос, то ничем не выдам себя.
– И… насчет той рукописи, которую я уронила на совещании. – Я барабаню пальцами по барной стойке. – Мне жаль, и…
Уильям меня останавливает:
– Не волнуйся об этом, Саванна. Это легко может произойти, когда работаешь с таким количеством бумаги. Но в следующий раз лучше сшей листы вместе или… просто никому их не показывай.
Он улыбается еще шире.
– В конце концов, не все в «Пеннингтоне» ценят такую… увлекательную прозу, как мы с тобой.
Спустя полчаса я вставляю ключ в замок, все еще немного удивляясь тому, как все прошло. Я вспоминаю выражение лица Тома, когда Уилл убрал его руки с моих и вмешался. То, каким авторитетным тоном Уилл объявил, что теперь будет его редактором. То, как он оправдал мою оплошность с рукописью без дальнейших расспросов.
Это было бесценно.
Все это.
Бесценно.
Вспоминая, я гадаю, какие мысли так явно одолевали его большую часть времени. И по кому именно он скучает в Нью-Йорке?
Но потом я открываю дверь, и меня занимает более важная мысль, от которой я не смогу избавиться еще месяц с лишним:
Я захожу в гостиную, где меня встречает жужжание велотренажера. Оливия, которая как раз переворачивает страницу книги, останавливается, когда замечает меня, и спрашивает:
– Сколько?
Никакого «привет».
Я снимаю с разболевшегося плеча сумку с ноутбуком и устало смотрю на часы.
– Девятнадцать тысяч. И привет.