– Она не очень сильная. Ну, эмоционально. Она не могла… не могла позаботиться о нас одна, без папы. И она очень его любит. Так что этот вариант бы не сработал.
Интересно, кто ей это все рассказал, кто убедил, что это правда.
– Мама раньше говорила… – Сьюзан оборвала себя и захлопнула рот.
– Что говорила? – переспросила я.
– Ты подумаешь, что она ужасная.
– Сьюз, я и так это думаю.
Во взгляде Сьюзан читалась боль.
– Не надо было мне ничего говорить. Зря я.
Я присела рядом, и холод от камня просочился сквозь штаны к коже.
– А это кто сказал? – осторожно спросила я. – Мы здесь одни, и для меня в этой истории важна только ты. Я хочу, чтобы ты это услышала, если хочешь поговорить. Если не хочешь, все тоже в порядке.
Я почти испытывала разочарование, что мы были наедине: я так редко находила нужные слова, что мне хотелось, чтобы сейчас кто-то мог запечатлеть мой успех.
– Она говорила, что я самая сильная, – медленно сказала Сьюзан. – Что я гораздо сильнее ее. Что… ну, что я могу потерпеть.
На секунду я утратила дар речи.
– Ого. Ого. Фигасе.
– Ну вот, звучит правда ужасно. – Сьюзан заговорила быстрее. – Но мама ничего плохого не имела в виду.
Когда я впервые услышала, что Сьюзан пережила насилие в семье, я подумала о нем как о чем-то простом. Ужасном, но простом. Агрессивный мужик и ребенок, который попался под горячую руку. Мне и в голову не приходило, что это целая система, которая поддерживала такое поведение, потворствовала ему. Кто-то закрывал глаза, находил оправдания, нашептывал мерзкую ложь в уши ребенка, который так исстрадался по любви, что верил словам, произнесенным ласковым тоном.
Могу ли я сказать ей это? Сделает ли это меня хорошей подругой? Или ужасной?
– Ты кому-нибудь рассказывала? – спросила я вместо этого.
– Нет, я сделала все возможное, чтобы никто не узнал.
– Почему?