Верхний ярус

— Вы вырубаете последний американский старый лес.

— Да вы не отличите старый лес, даже если он на вас упадет. Мы работаем на этих холмах уже десятилетиями и засаживаем все обратно. Десять деревьев на одно срубленное.

— Поправка. Я засаживал. Десять ростков, годящихся только на целлюлозу, в обмен на этих древних гигантов.

Мими наблюдает, как бригадир производит экономные расчеты. Интересная штука, капитализм: деньги, которые теряешь от замедления, всегда важнее денег уже заработанных. Один вальщик взмахивает сапогом и брызжет грязью в лицо Дугласа. Мими ослабляет хватку, чтобы стереть, но Дуглас ее сжимает.

Еще капли грязи.

— Ой! Простите, ребят. Я это случайно.

Мими взрывается.

— Ты бандит!

— Поговорите об этом вон с теми ребятами. Засудите меня из своей тюремной камеры.

Вальщик показывает за сидячую вереницу, где на дорогу Лесной службы высыпает полиция. Они разбивают цепь с такой легкостью, будто срывают одуванчик. Снова сковывают звенья наручниками. Между Мими и Дугласом оказывается два человека, еще по двое — сбоку. Их оставляют сидеть на грязной дороге, пока полиция наводит порядок.

— Мне надо пописать, — говорит Мими копу где-то в два часа дня. Через полчаса повторяет ему же: — Мне очень-очень надо в туалет.

— Нет, не надо. Вообще не надо.

Моча стекает по ноге. Она начинает всхлипывать. Женщина, к которой она прикована, давится и кривится.

— Простите. Простите, не сдержалась.

— Ш-ш-ш, все хорошо, — говорит Дуглас, прикованный через два человека. — Не забивай голову. — Ее всхлипы все истеричней. — Все хорошо, — твердит Дуглас. — Я тебя обнимаю, мысленно.

Плач прекращается. И не начнется еще много лет. Воняя, как помеченное собакой дерево, Мими подчиняется аресту. Когда полицейская в участке снимает ее отпечатки, она впервые со смерти своего отца чувствует, что отдала дню все, что он просил.

НА МАКУШКУ РЭЯ ОПУСКАЕТСЯ ПОЦЕЛУЙ, сзади, пока он сидит в своем кабинете и читает. Поцелуи, быстрые и точные, словно индуктивно управляемые бомбочки, — в эти дни фирменная черта Дороти. И всегда леденят кровь.

— Ушла петь.

Он выгибает к ней голову. Ей сорок четыре, но для него — как двадцать восемь. Это все отсутствие детей, думает он. Расцвет никуда не ушел, чистейшая приманка, словно у нелепой красоты еще остались дела, даже намного позже молодости. Джинсы и блузка из белого хлопка, собранного в гармошку, облегают ее заунывные ребра. Все приправлено сиреневой шалью, очаровательно растрепанной и наброшенной на шею — это единственной участок кожи, что, как она думает, ее выдает. Волосы ниспадают на шаль — блестящие, каштановые, идеальные, все той же длины, как когда она пробовалась на леди Макбет на их первом свидании.

— Прекрасно выглядишь.