Он не может связать все воедино.
— Упал?
— Да, — продолжает она. — Вот что ты сделал.
— Почему у меня ноги в трубках? Это чтобы я не ломал вещи?
Ее палец повисает в воздухе, потом касается его губ.
— Все будет хорошо.
Мать никогда не говорит подобного.
Медсестры постепенно снимают его с болеутоляющих. Когда лекарства заканчиваются, подступает боль. К Нилаю приходят люди. Начальник отца. Друзья матери по играм в карты. Они улыбаются так, словно делают зарядку. Их утешения жутко пугают.
— Ты через многое прошел, — говорит доктор. Но Нилай ничего не проходил. Его тело, возможно. Его аватар. Но он сам? В коде ничего важного не изменилось.
Доктор добрый, у него тремор в руке, когда та свободно висит, и глаза высматривают что-то высоко на стене. Нилай спрашивает:
— А вы можете снять эти тиски с моих ног?
Врач кивает, но не соглашается:
— Тебе еще надо поправиться.
— Но мне плохо, что я совсем не могу ими пошевелить.
— Сконцентрируйся на лечении. А потом мы поговорим о том, что будет дальше.
— Вы можете хотя бы ботинки снять? Я даже пальцами пошевелить не могу.
А потом Нилай понимает. Ему еще нет двенадцати. Он годами жил в своем собственном мире. Мысль о тысяче прекрасных вещей, которые сейчас исчезли из его жизни, даже не приходит ему в голову. У него по-прежнему осталось то, другое место: небеса в зародыше.
Но отец и мать, они разваливаются на части. Наступают ужасные часы, целые дни неверия и отчаянного торга, которые Нилай даже не запомнит. Будут годы сверхъестественных решений, альтернативных практик и чудесных снадобий. Довольно долго из-за родительской любви его приговор будет казаться только хуже, пока они не вверятся мокше и не примут то, что их сын — калека.
ОН ПО-ПРЕЖНЕМУ ЛЕЖИТ на тракционной кровати. Мать ушла по какому-то поручению. Возможно, не случайно. В дверях показывается его учительница, вся такая теплая и энергичная, она еще красивее, чем он помнит.
— Мисс Гилпин. Вот это да!