— Я знала, что все было так. Почти так.
ЧЕРЕЗ ДЕСЯТЬ ЧАСОВ Оливия говорит:
— Тебя совершенно не смущает тишина.
— Долго практиковался.
— Мне нравится. Мне самой надо наверстать.
— Я хотел спросить… Не знаю. Твоя поза. Твоя… аура. Ты будто искупаешь какие-то грехи.
Она смеется, как десятилетняя.
— Может, и так.
— Какие?
Оливия находит ответ на западном горизонте, клокочущем далекими горами.
— Искупаю, какой я была стервой. Какой не была заботливой.
— В этом особое удовольствие — когда не говоришь.
Она вертит мысль со всех сторон и, похоже, соглашается. Он думает: «Если бы мне пришлось сидеть в тюрьме или бункере во время войны, в напарники я бы выбрал ее».
В мотеле за Солт-Лейк-Сити клерк спрашивает:
— Одна или две кровати?
— Две, — говорит Ник и слышит рядом детский смех. В ванной они устраивают неловкий танец. Потом еще час не спят, болтая через двухфутовую пропасть между кроватями. Многословно в сравнении с тысячей миль, что они сейчас проехали.
— Я никогда не участвовала в протестах.
Ему надо подумать: был же в колледже какой-нибудь акт политического негодования. С удивлением Ник говорит:
— Я тоже.
— Представить не могу, кто бы не присоединился к этому.