— Мне теперь как будто все время жарко. После смерти.
Он отворачивается и машет рукой на ее голые ноги.
— Ты можешь… прикрыться, не знаю?
— Брось ты. Чего ты здесь не видел.
— Не у тебя.
— Все у всех одинаково.
— Мне-то откуда знать.
— Ха. Здесь жили женщины. Недавно.
— Ошибаешься. Я художник, принявший целибат. У меня особый дар.
— В аптечке — крем от морщин. Лак для ногтей. — Она осекается и краснеет. — Если только ты…
— Нет. Не настолько креативный. Женщины. Женщина.
— История?
— Уехала вскоре после того, как я выяснил, что каштан болен. Испугалась. Думала, человек время от времени должен рисовать что-то кроме веток.
— Кстати. Нам теперь нужно найти дом для твоей галереи.
— Дом? — Его улыбка кривится, будто он сосет квасцы, — воспоминания о складе в Чикаго, где был дом великих работ его двадцатилетнего возраста, пока он не превратил их все в один большой горящий концептуальный шедевр.
Она смотрит куда-то вдаль, словно снова слушает чужие формы жизни.
— Может, закопаем во дворе?
В голову сразу приходят мысли о древних техниках, о патине и кракелюрах, о выдерживании керамики под землей — обо всем этом Ник узнал, когда учился в художественной школе. По крайней мере так будет не хуже, чем раздать все проезжающим водителям.
— Почему бы и нет? Пусть компостируются.
— Я думала завернуть в пленку.