— Эй! — говорит Дугги. — Распутин знал толк в стиле.
Он надеется, лесовод не сдаст его за крамолу.
ОН НЕ СРАЗУ УЕЗЖАЕТ ИЗ ПОРТЛЕНДА. Направляется в библиотеку, почитать о партизанском лесничестве. Старый друг-библиотекарь продолжает приносить пользу. Он как будто запал на Дугги вопреки ужасному аромату. А может, благодаря. Некоторые кайфуют от суглинка. Глаз цепляется за статью об акции у Салмон-Хаклберри-Уайлдернесс — группа учит людей перекрывать лесовозные дороги. Дугласу остается только выкупить пикап. Впрочем, сперва он сам немножко партизанит. Он не уверен в законности возвращения на свое место преступления. Вполне возможно, очередной акт гражданского неповиновения приведет его за решетку. Та частичка Дугласа, которой нравится смотреть на Землю с большой высоты, как когда он был старшим по погрузке, на это почти что надеется.
По мере приближения к парку нарастает гнев. Еще нет полудня. Плечи, шея и хромая нога снова все чувствуют — как его швырнули за землю головорезы, издевающиеся над людьми. От гнева, впрочем, не распирает. Наоборот. Гнев сутулит и бьет под дых, у самой рощи Дуглас уже еле шаркает.
Из первого свежего пенька еще сочится смола. Он падает рядом на землю и достает тонкий фломастер и водительские права — как линейку. Подносит оба к спиленному дереву, словно проводит операцию, и отсчитывает в обратном направлении. Под пальцами проходят годы — их наводнения и засухи, их заморозки и жара, написанные на разных кольцах. Когда отсчет доходит до 1975-го, он делает тонкий черный крест на этой дате. Потом проходит еще двадцать пять лет, ставит еще один крест против часовой стрелки по отношению к первому и помечает — 1950-й.
Работа продолжается четвертьвековыми шажками, пока он не доходит до самого центра. Он не знает, сколько лет городу, но это дерево явно прочно стояло на месте до того, как рядом ступила нога белого человека. Указав год как можно точнее, Дуглас возвращается к краю, совсем недавно еще живому, и пишет большими буквами вдоль половины окружности: «ИХ СРУБИЛИ, ПОКА ВЫ СПАЛИ».
Он еще там, помечает пеньки, когда Мими выходит на обед. Ее новая обеденная карточная игра — гнев, она играет в солитер, пока ест сэндвичи с яйцом и острым перцем на скамейке в этом недавно минимизированном дзен-саду. С самого ночного рейда она не слезала с телефона, посетила бессильное общественное собрание и поговорила с двумя юристами — оба сообщили, что о правосудии можно только мечтать. Ее единственный выход — уличный обед с видом на свежие пеньки, пережевывание гнева. Она видит, как человек на четвереньках аннотирует ущерб, и взрывается.
— Ну теперь-то вы что делаете?
Дугги смотрит на вылитую копию ночной бабочки Лалиды из Патпонга, которую когда-то любил больше дыхания. Женщину, стоящую любых ям для саженцев. Она надвигается, угрожая сэндвичевым копьем.
— Мало их убить? Надо еще и осквернить?
Он поднимает руки, потом показывает на иероглифы на пне. Она останавливается и видит — надписанные кольца, идущие к центру круга. Год, когда отец размазал себе мозги по всему двору. Год, когда она выпустилась и устроилась на эту проклятущую работу. Год, когда все семейство Ма бросилось врассыпную от медведя. Год когда отец показал ей свиток. Год ее рождения. Год, когда отец приехал учиться в великом Технологическом институте Карнеги. И на самом внешнем кольце — надпись: «ИХ СРУБИЛИ, ПОКА ВЫ СПАЛИ».
Она переводит взгляд на человека, стоящего на коленях.
— О боже. Простите, пожалуйста. Я думала, вы… чуть не пнула вас в лицо.
— Вас уже опередили те, кто это сделал.
— Минутку. Вы тогда были? — Ее брови сходятся, пока она производит расчеты предела текучести. — Если бы я тогда оказалась здесь, то точно кого-нибудь травмировала.
— Большие деревья падают по всей стране.
— Да. Но это был мой парк. Мой ежедневный хлеб.
— Знаете, вот так смотришь на эти горы и думаешь: «Цивилизация уйдет, но
— Я говорила с двумя юристами. Законы не нарушены.
— Естественно. Все права — не у тех людей.