- Да, она была стрегой. Самой прекрасной стрегой на свете.
Должно быть, было в его тоне что-то такое, потому что Дженевра спросила:
- Ты любил ее?
- Любил? - Альдо коснулся губами теплой, бархатистой щеки. - Нет, я не любил ее. Я был ею одержим.
Мужчина не может противиться стреге. Маг — тем более. Что-то в самой магии делает этот союз неизбежным. Но, конечно, Вероника была красива. Той особенной красотой, что отличает ее племя. Дикой, хищной, бесовской красотой иного мира. Ей повиновались, ее боготворили. Даже ревнивые и завистливые куртизанки были ей очарованы.
А еще она умела творить удивительные вещи. Она писала слова на листе бумаги, сжигала, и написанное воплощалось. Она вышивала обереги. Она рисовала узоры на коже больных, и они исцелялись. То был дар, о котором мечтал Альдо. Подлинный дар Творца.
На его счастье — так тогда Альдо думал — он приглянулся Веронике. Стреги любят мужчин, и в любви своей всегда ненасытны. И они — прекрасные любовницы. Любой от них теряет волю и разум. Вероника поманила, и Альдо пошел, как телок на убой.
* * *
Это — ревность, с изумлением поняла Дженевра. Вот это вот чувство — ревность. Желание выдрать все волосы неведомой Веронике за то, что она имела такую власть над Альдо Ланти. Но почему? Из-за его привлекательности?
Дженевра отстранилась, в объятьях мужчины стало вдруг неуютно и неудобно, и села. Альдо только вздохнул и сплел на животе пальцы. Манжет его рубашки был перепачкан в краске.
- У Вероники был домик на берегу. Тогда, почти двадцать лет назад стреги часто появлялись в городе, и это было делом привычным. Славный домик, с палисадом, в котором цвели розы. И с чердаком, где сушились травы. И с подвалом.
- И это было ваше любовное гнездышко, - съязвила Дженевра.
Альдо посмотрел на нее удивленно.
- Любовное: о нет, нет. Ты в юности своей можешь путать любовь и похоть, но даже ты не назовешь это любовью. Я был ее рабом.
- Рабом? - отозвалась Дженевра эхом.
Сперва все было, конечно, не так. Первое время Альдо обманывался. Он жил в состоянии непреходящего восторга, настоящего экстаза. Иногда они дни и ночи не вылезали из постели. Вероника была изобретательна, ее ласки искусны, и ей хватало взгляда, чтобы воспламенить желание. Но спустя месяц с небольшим Альдо понял, что лишен главного удовольствия своего бытия: он за это время не сделал ни одного рисунка. И — это пугало — не испытывал тяги к карандашу и краскам, тогда как раньше это было его одержимостью. Но, должно быть, две одержимости не могут ужиться в человеческом теле и разуме.
Перепуганный, Альдо попытался сбежать, и это была роковая ошибка. Никто не оставляет стрегу.
Может быть, если бы он поговорил с Вероникой, беду можно бы было предотвратить. Сейчас уже и не скажешь. Он бежал, и Вероника его вернула.
Из любовника Альдо стал рабом.
Ирония судьбы заключалась в том, что теперь он мог рисовать. Вероника приносила ему карандаши, уголь, краски, листы бумаги. Альдо писал ее портреты, ничего более. он… жил на привязи. Когда он проявлял неповиновение, Вероника доставала кожаные ремни и опутывала своего пленника по рукам и ногам, а порою оставляла связанного в подвале на сутки, а то и двое.