Максу казалось, что где-то у него в кишках трясся поезд. И весь Макс трясся вместе с ним.
Что Маргарета делала всё утро, Макс не знал. Ну, должны же у неё быть какие-то свои дела? Только в середине дня, умотавшись, но признав комнатку в должной степени отмытой, Макс наткнулся на неё под навесом.
Маргарета сидела на ступеньке лестницы и ровными, мягкими движениями чесала мохнатое брюхо Рябины. Крылья виверна раскинула в стороны, охотно подставив тушку, а башка её блаженно жмурилась.
Расчёска ходила по шерсти вверх-вниз, вверх-вниз. Его, максова, расчёска. Из его, максовой, сумки.
— Буду обед делать, — громко заявил Макс и скрестил руки на груди. Настроение снова было приподнятое. — Суп с клёцками!
Маргарета глянула на него косо:
— И с рисом?
— С чем получится, — Макс потянулся и промял рукой шею. — Расчёску сполосни потом, ладно?
— Нашёлся тоже чистюля…
Макс широко улыбнулся и ничего не ответил.
Суп варил на улице, пристроив плитку на табуретке и жмурясь от солнца, которое то пряталось в облачности, то принималось с удвоенным усилием жечь глаза и припекать. Тесто сделал скупое, из крупномолотой плохонькой муки и воды, поэтому клёцки вышли на любителя. Зато потом Макс догадался нашинковать в остаток смеси щавель, и лепёшки получились — загляденье.
— Приятного аппетита!
Маргарета подула на лепёшку и с опаской её куснула. А потом сказала ровно:
— Макс. Что с тобой?
— Просто отличный день, — заявил Макс и шумно хлебнул суп. — Только сыра не хватает.
— Ты устроил бардак.
— Где?
Вообще, в словах Маргареты было много правды. Внутри станции остались только жёстко приваренные полки, тяжеленный сейф, стол с аппаратом (Макс решил не трогать провода, они и так держались на соплях и честном слове) и шкаф, который трагически скрипел в ответ на любое движение. Всю остальную мебель — и абсолютно все вещи — Макс бодро выволок на улицу, сгрудил кучами, и теперь эти кучи живописно усыпали поляну.
— Это будущий порядок! Ты ещё сама скажешь мне спасибо.