В разгар августа выпал рождественский снег; февральская вьюга замела цветущие лавандовые поля; ледяная корка покрыла спелые ягоды боярышника; холодный белый саван укрыл луга Прованса и Женино сердце. Тропинки, ещё вчера вившиеся среди цветущих розовых кустов, сегодня оказались скрыты под толстым слоем нетоптаного снега, а кипарисы в парковой аллее, лишь пару часов назад зеленеющие и душистые, будто в тропической оранжерее, теперь стояли суровые и заиндевелые, как колючие сосны в зимней Норвегии.
Женя невидяще смотрела прямо перед собой и видела свои тайные заветные мечты, столь сиявшие в свете надежды прошлой ночью – теперь они превратились в окостеневшие, холодные трупы, которые уже никогда не воскреснут. Она смотрела на свою любовь, на первое действительно глубокое чувство, отданное Эдуару, им же сотворённое, – бледная крошечная искорка дрожала у неё в сердце, тряслась от озноба, как младенец, терзаемый в колыбели лихорадкой. Женя страдала, как никогда в жизни, но понимала, что больше не сможет искать исцеления в объятиях любимого, ведь она сама всё разрушила, уничтожила то доверие, что зародилось между ними. Должно быть, ему даже смотреть на неё отвратительно…
Запах свежесваренного кофе, хрустящих тостов, мерный гул голосов и бряцание чайных ложек – всё это стало таким родным и привычным… Но не сегодня, не после того, что произошло ночью.
Каждый шаг приближал Женю к «цветочной гостиной», каждый пройденный метр отмерял расстояние до того, как ей придётся нацепить на лицо маску если не дежурной вежливости, то хотя бы равнодушия.
Сидеть там, рядом с любопытными сплетницами, прятать дрожь в руках, намазывая джем на тост, пытаться заставить себя съесть хоть кусочек – эти действия казались простыми и невероятно сложными одновременно.
Телефон в её руке вдруг издал одиночный сигнал, принимая сообщение Кристиана:
«Доброе утро, Эжени!»
От его весёлых смайликов, сопровождавших приветствие, стало только хуже. Следом прилетело приглашение на книжную выставку, и Женя подрагивающими пальцами написала в ответ, что никуда не пойдёт, потому что сегодняшнее утро – худшее в её жизни. Извинившись, она отключила звук и поспешно, будто телефон жёг ей ладонь, сунула его в карман.
Гомон завтракающих сотрудников становился громче.
«Завтрак, Эжени. Ты придёшь на него», – снова и снова звучал в сознании голос Эдуара, заставляя её передвигать свои одеревеневшие ноги.
В обыденный набор звуков вклинился ещё один. Непривычный, звонкий, заливистый. Детский смех.
– О, Эжени, булочка моя, доброе утро!
Огромная ладонь мсье де Гиза сомкнулась на её локте, подталкивая в гостиную.
– Доброе, – только и смогла вымолвить она, опустив взгляд на его брюки цвета болотной жижи. Хотя, может, в его глазах они были просто зелёными, но Жене такой оттенок напоминал ту непроходимую топь, в которую провалилась она сама.
– Смотрите, какую рыбку я поймал по дороге! – обратился Фабрис к Моник и Эдуару.
Мадам Бланшар, как обычно, выглядела идеально, несмотря на раннее утро и недавнее недомогание. Светло-голубая шёлковая блузка была завязана под горлом элегантным бантом, который легко всколыхнулся, когда его хозяйка приветливо кивнула Жене. Мсье Роше, наоборот, даже не взглянул в их с Фабрисом сторону, отстранённо уставившись в окно и помешивая чай. Мрачное выражение лица вполне соответствовало чёрной рубашке, которую он надел, несмотря на приближающуюся жару.