Я машу ей, чтобы она шла обратно, она тут же поворачивает, дожидается в тамбуре.
— Егор… — шепчет она и прижимается ко мне всем телом.
— Ничего, ничего, всё хорошо будет. Не переживай. Стой здесь, охраняй сумку. Когда спросят билет, скажешь, мужа ждёшь. Он сейчас подойдёт с билетами. Поняла?
— Нет, я с тобой пойду, — машет она головой.
— Погоди, ты же ещё не самбистка, правда? Вот и не торопись, не рвись в бой, хорошо? Жди здесь, я скоро приду.
— Может, лучше в милицию заявить?
— Во-первых, милиция только на станции будет, а, во-вторых, лучше этого избежать. В общем, жди меня, и я вернусь, только очень жди.
Я открываю дверь и тамбур наполняется стуком и лязгом. В детстве из-за этого грохота я боялся ходить из вагона в вагон. Вернее, боялся, но, всё равно, ходил. Я вступаю на подвижную чуть выпуклую, кажущуюся скользкой и неустойчивой, площадку, громыхающую под ногами.
Но сейчас мне не страшно. Нет. Сейчас я на адреналине, и во мне пылает огонь, очень древний и могучий огонь. Это огонь охотника, выслеживающего свою жертву. Огонь преследователя. И огонь мстителя. И ещё я очень зол. Я прилетел, чтобы немного отдохнуть и побыть со своей девушкой, но должен гонять дичь по поездам.
Я иду по вагонам в сторону головы состава. Плацкарт, плацкарт, плацкарт. Туалеты ещё закрыты, но сейчас их уже откроют, значит это может усложнить поиск. А ещё у этого козла может быть свой ключ и он вполне может отсиживаться в гальюне. Это если он спалил нас с Наташкой.
Надо торопиться. Ещё плацкарт. Вагон-ресторан. Красота какая, вот сюда мы и придём, наверное, когда всё закончится. А вот тут уже сложнее обстановка. Купе. У него может быть билет и тогда…
— Простите, пожалуйста, — открываю я первую дверь.
— Извините…
— Прошу прощения…
Открыто, открыто, открыто…
— Извините, я бабушку ищу, она теряется всё время. У неё Альцгеймер… Да, болезнь такая…
— Я из другого вагона, извините…
Прочёсываю все три купейных вагона. Нет. Вот козлина. Затихорился где-то. Приходится поворачивать назад и чесать снова.
— Бабушка не приходила моя?
И снова: