Разговор шел легко. Алена Александровна относилась к тому приятному типу людей, которым всегда есть о чем поговорить с любым человеком, причем разговор этот сводился не к пустой болтовне или сплетням, а к вещам близким каждому и о которых ее собеседнику приятно поговорить. Илья по большей части молчал и пил чай, но к концу вечера он поддержал шутку мамы и развеселился. Улыбался он, как отметила Леля, славно: у него преображалось лицо, уходила напряженность из губ и взгляда, и как-то особенно по-детски поднимались уши.
Зачерпнув из розетки последнюю ложку варенья, Леля вдруг ощутила, что ей спокойно и хорошо. Она впервые почувствовала себя в безопасности. Пол под ногами наконец ощущался крепким и твердым, страх, что земля расколется, показался далеким, смешным.
Леля случайно бросила взгляд за спину Алены Александровны на окно:
– Смотрите, снег пошел! – Леля вскочила и подбежала к огромному подоконнику, занимавшему чуть ли не половину кухни.
– Первый в этом году. – Илья встал рядом.
В небольшом пространстве кухни они застыли, освещенные уличным фонарем, наклонив туловища так, будто вот-вот соприкоснутся плечами. Но все-таки не соприкоснулись.
Как только Леля вошла, ее накрыл, как цунами, голос отца:
– Ольга, сюда подойди.
– Уно моменто, только выпью таблетку от головы, – нарочито спокойно и бодро ответила Леля и зашла на кухню. По пятам за ней шел Филя.
Таблетка, вода. В висках пульсировало, но Леля умела отличить начинавшуюся мигрень от другой головной боли – в этот раз все пройдет быстро, просто похмелье.
Оттягивая момент разговора с отцом, Леля особенно медленно пила воду, глядя на себя в зеркало. Послюнявила палец и провела под глазами, встряхнула волосы, поправила перекрутившуюся юбку и, настроившись на битву, пришла к папе.
В кабинете было темно. Горела только настольная лампа на тумбе рядом с рабочим столом, поэтому Леля не видела отцовских глаз (его голова была в тени), свет лампы падал на подбородок и рот.
Губы разомкнулись, отец сурово произнес:
– Объяснись! Где ты была?
– У друзей, я же тебе написала. Ой, – в притворном ужасе Леля прижала ладошку ко рту, – или ты не получил эсэмэску?
Леля и хотела бы вести себя по-человечески, не ехидничать, но обида и злость были сильнее ее, и противный гаденький клоун, воспользовавшись Лелиной уязвимостью, с усердием стал тянуть струны ее души.
Андрей Петрович ударил кулаком по столу. Леля вздрогнула. Отец всегда казался флегматичной, вечно занятой гусеницей, и этот взрыв стал неожиданным.
– Могло тебе прийти в голову, что я волновался за тебя?! Я не спал всю ночь! Ты считаешь, вот эта твоя отписка успокоила меня? У каких друзей? Почему я о них ничего не знаю? А если они тебе навредят? А где ты будешь спать? А если что-то случится, как я смогу тебе помочь? Я даже позвонил знакомому из полиции, хотел, чтобы он отправил своих ребят тебя искать. И я настоял бы, черт возьми, на твоих поисках, если бы он не убедил меня, что, раз сообщение есть, значит, все-таки можно сутки подождать… Ты что себя позволяешь, Леля? Что за выходки?! Татьяна Николаевна всю ночь успокоительные пила, я чуть с ума не сошел от волнения… – На стол еще раз с силой опустился кулак. – Что, я тебя спрашиваю, ты вытворяешь?!
Леля уже успела взять себя в руки после мгновения растерянности и ехидно улыбнулась:
– Я предупредила сообщением, чтобы не отвлекать тебя от более важных вечерних дел.