Заключение
Заканчивая второй том «Альбома зарисовок», автор не может не высказаться, насколько глубоко польщен тем, как был принят первый том, и всеобщим добрым отношением к нему как чужестранцу. Даже критики, что бы о них ни говорили другие, показались ему необыкновенно кротким и беззлобным племенем. Правда и то, что каждый из них по очереди выразил неодобрение в отношение одной-двух статей и что, если все эти отдельные исключения собрать вместе, итог практически будет равносильным совокупному порицанию всего труда. Однако, автора утешило одно наблюдение: то, что осуждал один критик, другой, наоборот, хвалил и, если положить на одну чашу весов панегирики, а на другую – претензии, получится, что труд его в целом получил одобрение сверх того, что заслуживает.
Автор сознает, что рискует потерять эту благосклонность, отказавшись следовать советам, которыми его так щедро осыпали. Ведь когда ценные советы раздают бесплатно, всегда кажется, что, если человек сбился с верного пути, то винить должен только самого себя. В свое оправдание автор может сказать, что одно время честно стремился придерживаться во втором томе мнений, высказанных о первой части книги, однако противоречивость блестящих рекомендаций быстро завела его в тупик. Один настойчиво советовал избегать смешного, другой – сторониться пафоса, третий соглашался, что автору хорошо даются описания, но советовал ничего не вносить от себя, четвертый заявлял, что у автора есть талант рассказчика и его интересно читать, когда он пишет в меланхоличном ключе, но жестоко ошибается, если думает, что наделен чувством юмора.
Запутавшись в дружеских советах, каждый из которых направлял на конкретную тропу, оставляя за ее пределами весь окружающий мир, автор пришел к выводу, что, если последует всем им одновременно, то попросту не сдвинется с места. Некоторое время он пребывал в грустной растерянности, как вдруг в голову ему пришла мысль: а не продолжать ли, как начал? Труд его носил смешанный характер и создавался в разном настроении, стоит ли ожидать, что все будут одинаково удовлетворены всеми его частями? Зато, если каждый читатель найдет для себя что-нибудь по в кусу, это будет значить, что цель достигнута. Немногие сидящие за столом гости находят вкусным каждое отдельное блюдо. Один притворно ужасается при виде жареной свинины, другой считает дьявольской скверной карри, третий терпеть не может первобытный вкус оленины и лесной дичи, четвертый, человек с мужественным желудком, с высокомерным презрением посматривает на пустяковые лакомства, которые подают дамам. Таким образом, каждое блюдо по очереди встречает отторжение, но ввиду разнообразия вкусов редко покидает стол без того, чтобы его не отведал и по достоинству не оценил хотя бы один-другой гость.
Руководствуясь этими соображениями, автор подает на стол второй том с такой же разнообразной начинкой, как и первый, предлагает читателю найти то, что ему по душе, и уверяет, что все это написано для вдумчивого читателя, как и он сам, но в то же время просит не пенять, если что-то не понравится, как, например, какой-нибудь рассказ, который автор был вынужден включить для людей с менее прихотливым вкусом.
А если серьезно: автор в курсе множества изъянов и огрехов своего труда и хорошо понимает, как мало он преуспел в сочинительском искусстве. Недостатки лишь усиливают стеснение, вызванное его необычным положением. Ему приходится писать в чужой стране и представлять свой труд на суд публики, к которой он с детства привык питать самые возвышенные чувства почтения и благоговейного трепета. Он страстно желает заслужить ее отзыв, однако находит, что сами эти отзывы постоянно усложняют ему жизнь и лишают его аргументов и уверенности, требующихся для успешного завершения работы. И все же доброе отношение публики побуждает его продолжать свой труд в надежде когда-нибудь тверже встать на ноги. А потому, наполовину рискуя, наполовину робко ежась, удивляясь собственному везению и безрассудной дерзости, он продолжает начатое дело.
Из книги «Брейсбридж-Холл»
Полный джентельмен
Был дождливый воскресный день унылого месяца ноября. Я застрял в пути из-за легкого недомогания, от которого, впрочем, уже оправлялся. Однако меня все еще лихорадило, и мне пришлось высидеть целый день в четырех стенах, в гостинице маленького городка Дерби. Дождливое воскресенье в провинциальной гостинице! Судить о моем положении может лишь тот, кто имел счастье изведать на опыте нечто подобное. Дождь барабанил в стекла; колокола меланхолически звали в церковь. Я подошел к окну, чтобы развлечься, но, видимо, мне были раз навсегда заказаны всякие развлечения. Из окон моей спальни открылся вид на черепичные крыши и бесконечные ряды печных труб, из окон гостиной – на конский двор во всей его неприглядности. Я не знаю ничего более подходящего, чтобы вселить отвращение к этому миру, чем задний двор в дождливую пору. Он был застлан мокрой соломой, затоптанной проезжающими и конюхами. Один из его углов занимала довольно обширная лужа, окружавшая островок из навоза; полузатопленные дождем куры, забившись под телегу, жались друг к другу, и между ними был жалкий, унылый петух, безжизненный, потерявший свой пыл: его поникший хвост вымок и слипся; казалось, он превратился в одно единственное перо, вдоль которого стекала лившая со спины вода; тут же неподалеку от телеги стояла полусонная, жующая жвачку корова; она покорно сносила потоки воды, и над ее дымящейся шерстью густо клубился пар; слепая, с бельмом на глазу лошадь, утомленная одиночеством конюшни, просунула в окно свою призрачную, похожую на привидение, голову, и на нее падали капли с навеса крыши; несчастный пес, привязанный цепью к своей конуре, лаял и тявкал и, время от времени, жалобно выл; служанка с кухни в грязно-сером платье и деревянных башмаках неутомимо носилась взад и вперед по двору, и цвет ее платья был так же хмур и мрачен, как небо; короче говоря, всякая вещь была неприятной и унылой, и единственное исключение составляла шумная ватага лихо выпивающих уток, которые – точь-в-точь как веселящиеся собутыльники – столпились возле лужи и сопровождали свое пиршество неистовым гамом.
Я был один, томился и жаждал какого-нибудь развлечения. Моя комната вскоре мне опостылела. Я оставил ее и отыскал помещение, именуемое на техническом языке «залой для проезжающих». Эта общая комната отводится в большинстве гостиниц для той породы путешественников, которые называются разъездными агентами или коммивояжерами и являются, в сущности, своеобразными странствующими рыцарями торговли, неутомимо рыскающими по всему королевству в двуколках, верхом или в дилижансе. Они, сколько я знаю, – единственные в наше время преемники странствующих рыцарей былых дней. Они ведут ту же скитальческую, богатую приключениями жизнь, но сменили копье на кучерской бич, щит – на листы картона с образчиками и кольчугу – на теплый бенджемин[24]. Вместо того, чтобы отстаивать честь иной несравненной красавицы, они, распространяя и утверждая славу какого-нибудь крупного коммерсанта или заводчика, без устали рыщут по всей стране и готовы в любой момент торговаться от его имени: ведь в наше время торгуют друг с другом с таким же пылом, как когда-то сражались. Подобно тому, как некогда, в добрые старые воинственные времена, зала гостиницы бывала увешана по ночам вооружением утомившихся за день воинов, именно, кольчугами, тесаками и шлемами, так и теперь зала для проезжающих бывает убрана снаряжением их преемников, то есть дорожными плащами, всякого рода бичами, шпорами, гетрами и крытыми клеенкою шляпами.
Я надеялся встретить кого-нибудь из этих достопочтенных господ и развлечься беседою, но меня постигло разочарование. В зале, правда, находилось два или три человека, однако я не смог этим воспользоваться. Один из них заканчивал утренний завтрак и, усердно поглощая хлеб с маслом, бранил официанта; второй застегивал пуговицы на гетрах и обрушивал при этом потоки проклятий на коридорного, ибо тот недостаточно хорошо вычистил ему сапоги; третий сидел в кресле и барабанил пальцами по столу, следя за дождем, стекавшим потоками вдоль стекла; всех их, казалось, отравила погода, и они исчезли один за другим, так и не перекинувшись ни одним словом.
Я подошел к окну и стал смотреть на прохожих, осторожно пробиравшихся в церковь; юбки женщин были подобраны по колено, с зонтиков капало. Колокол перестал звонить, на улице водворилось безмолвие. Я нашел себе развлечение, наблюдая за дочерьми лавочника напротив, которые, будучи оставлены дома из страха, как бы не вымокли их воскресные платья, жеманились у окон и пускали в ход все свои чары в надежде пленить кого-нибудь из случайных постояльцев гостиницы. В конце концов, их изгнала оттуда бдительная мамаша с уксусным выражением лица, и я снова не знал, как убить свое время.
Что мне делать? Как скоротать этот нескончаемый день? Я был в исключительно нервном состоянии и совсем один, а между тем, любая вещь в гостинице как будто рассчитана на то, чтобы десятикратно усугубить унылость и без того унылого дня: старые газеты, пропитавшиеся запахом табака и пива и прочитанные мною, по крайней мере, полдюжины раз; глупые книги, еще более нудные, чем сама погода. Я надоел себе до смерти со старым томом
День тянулся унылый и мрачный. Неряшливые, косматые, губчатые облака тяжело неслись над землей; все оставалось неизменным, даже дождь – это был все тот же тупой, непрерывный, монотонный шум – кап, кап, кап, и только изредка более резкий звук дождевых капель, выбивающих дробь на зонтике прохожего, выводил меня из оцепенения, порождая иллюзию бурного и стремительного летнего ливня.
И вдруг… о приятная неожиданность (если позволительно употребить столь избитое выражение)! Затрубил рожок, и на улице загромыхал дилижанс. Его наружные пассажиры, вымокшие до нитки, толпились на крыше, прикрываясь хлопчатобумажными зонтиками; от их мокрых дорожных плащей валил густой пар.
Стук колес вызвал из укромных местечек ватагу праздношатающихся мальчиков, праздношатающихся собак, трактирщика с головой вроде моркови, неописуемое существо, именуемое чистильщиком сапог, и все остальное праздное племя, околачивающееся по соседству с гостиницами. Но суматоха длилась недолго; дилижанс покатил дальше, мальчишки, собаки, трактирщик и чистильщик сапог разошлись по своим конурам. Улица снова стала безмолвной, лил дождь, по-прежнему унылый и беспросветный. Не было никакой надежды, что погода улучшится; барометр показывал ненастье; рыжая в пятнах кошка моей хозяйки сидела у огня, умывалась и чесала лапами свои уши. Заглянув в календарь, я нашел жуткое предсказание, напечатанное на весь месяц, сверху вниз через всю страницу: «в – это – время – ожидайте – много – дождя».
Часы ползли с невыразимою медленностью. Самое тиканье маятника стало томительным. Наконец, тишину, царившую в доме, нарушило дребезжание колокольчика. Вскоре затем я услышал голос официанта, кричавшего буфетчику: «Полный джентльмен из № 13 требует завтрак. Чай, хлеб, масло да еще ветчины и яиц; яйца не слишком вкрутую».
В таком положении, как мое, любое происшествие приобретает значительность. Здесь моему уму представился объект для размышления и широкий простор для фантазии. Я, вообще, имею склонность рисовать в своем воображении картины и портреты разного рода; на этот раз я располагал, сверх того, кое-какими данными, которые мне предстояло развить. Если бы верхний постоялец именовался мистером Смитом, мистером Брауном, мистером Джексоном, мистером Джонсоном или, наконец, попросту «джентльмен из № 13», он был бы для меня пустым белым пятном. Он не пробудил бы во мне ни одной мысли, но… «полный джентльмен»! Да ведь в этих словах заключается нечто, говорящее само за себя. Они сразу создали облик, породили в моем уме известное представление, остальное довершила фантазия.
Итак, полный, или, как говорят иные, «дородный», – это, по всей вероятности, человек пожилой, ибо многие с годами полнеют. Судя по его позднему завтраку, который к тому же подали в комнату, он, очевидно, привык жить в свое удовольствие и избавлен от необходимости рано вставать – вне всякого сомнения, это круглый, розовый, дородный пожилой джентльмен.