Восхождение богов

– Мог бы и раньше открыться. Кукулейко. Лейкуку, – тяну с укоризной, а он усмехается.

– Что бы это изменило? Я надеялся, что сумею опередить Ктуула и вернуть проклятье в привычное русло. Сейчас не самое удачное время для битвы с вечным. А теперь и вовсе сомнительно, что отыщется способ его остановить. А ты знаешь, чего он желает на самом деле. Знаешь, что дважды обыграть его не удастся. Все козыри у него на руках.

Я упрямо мотаю головой. Да, теперь мне известно все. И как Клэрия получила ариус. И как Карг – нориус. Как сила этого мира перетекла в них, сплетаясь с их родной силой, трансформируясь в нечто совершенно новое. Демон, которым они были, превратился в нечто бо́льшее. Ктуул выудил из планеты ее суть и заключил в человеческие оболочки, чтобы было проще достать ядро и испить из него вечность.

Оказывается, боги не бессмертны. Им нужна сила планет, чтобы продлевать свое бесконечное существование. Поэтому, когда драконы заперли их в этом ожерелье, пожертвовав им ради всех остальных вселенных, они перешли на экономию. И миновали тысячи лет, прежде чем они пожрали планеты этого ожерелья, пока не осталась только центральная жемчужина, с которой им уже некуда было деваться.

Тогда же драконы вернулись. Они не подозревали, что вечные все еще будут живы, и угодили в ловушку. Но даже тогда они отказались открывать порталы в другие ожерелья, и Ктуул заточил их в собственных телах, низводя мудрых существ до летающих лошадей, отдав на откуп людям этого мира. Он исказил историю, и люди поверили, что драконы пришли, чтобы сжечь мир дотла, но добрый бог их остановил и справедливо наказал.

– Ктуул хочет, чтобы мы с Ником стали Демоном и открыли ядро мира, а после переместились в родное ожерелье Клэрии, чтобы затем сожрать и его. Вечные голодны и слабы.

– Его слабость все равно сильнее вашей сдвоенной силы.

– Убив его, мы уничтожим мир, – киваю в ответ.

Смерть старого бога сравнима с тысячью тысяч термоядерных взрывов, что так потрясло Клэрию на планете Земля. Даже сейчас я вижу, как расползается шапка гриба по небу из ее воспоминаний. Но это покажется хлопком воздушного шарика в сравнении с тем, что случится, если Ктуул умрет.

– Однако все это уже несущественно, ведь я больше не владею ариусом, а значит, не будет Демона, ничего не будет. Вечный перехитрил сам себя.

Шэ смотрит внимательно, но отстраненно, а потом качает головой. Он знает, что я умерла. Не знаю, откуда, но он знает и как я воскресла.

– Не будь так уверена. Старый бог велик в своем могуществе, но он, чтобы пройти через вечность, утратил гибкость смертной сущности. Закостенел и более не способен видеть изменения в других, если только перемены не вызваны им самим. Понимаешь, Ктуул не знает, что Ник смог нориусом вернуть тебя к жизни, а ведь это основа сущего. Как в свете есть тьма, так и во тьме – свет. Ариус не способен на убийство, а нориус – на исцеление. Это аксиома. Но так ли это? – и он заговорщически подмигивает.

Я начинаю истерически смеяться. До колик, до истерики, от которой вою в голос. Шэ, успокаивая, прижимает к себе. От него пахнет солнцем и вереском, и пчелиным медом, собранным в последний день лета. Закрыв глаза, кажется, что обнимаю саму суть жизни. Тепло и домашний уют. Он гладит мои волосы, и от его прикосновений щекотно до мягкого смеха. И я смеюсь, будто умылась росой на рассвете, когда мы с папой отправлялись рыбачить на середину озера.

Именно это я чувствовала рядом с Шэ. Объятия отца, когда бежишь к нему со всех ног, а за тобой увивается воздушный змей. Как мама утром будит, целуя в лоб, приговаривая: «Вставай соня, а то завтрак проспишь и сил не наберешься бегать с сестрой наперегонки».

Как впервые обнимаешь мужа после заветных слов: «Беру тебя в жены и клянусь оберегать от всяческих бед, в болезни и здравии…». Объятия сестры и брата, когда сталкиваемся лбами, планируя детскую шалость. Счастье так и искрится в груди, а попы ноют от предчувствия грядущей порки. Но звонко! Как же звонко и радостно улепетывать от поварихи, стащив с кухни маковый каравай!

И это последние объятия Ника перед тем, как он отпустил меня. Его запах ворвался в реальность, и я всхлипываю, чувствуя, что он в беде. В большой беде и очень далеко отсюда.

– Ну-ну, не плачь, маленькая девочка Сэлли. Ты – боец, такой тебя воспитал отец. Помнишь, как ты всегда отказывалась быть просто кэррой и тянулась за чем-то бо́льшим, сопротивляясь привычному укладу? Ты боролась с собственной слабостью, косностью, страхами. Приходилось несладко и очень страшно. Но ты же справилась. Совсем как Клэрия.

– Что толку, если во мне больше нет никаких сил? Я – пустышка! – всхлипываю, особенно остро чувствуя свою уязвимость. После солнечного тепла возвращаться обратно в задымленную пещеру просто невыносимо. – Я даже деревне помочь не могу – они бьются с тварями Ктуула, веря, что узнаю способ остановить монстров, но способа нет! Я дутый приз! Никто! Обычная кэрра!

Шэ разомкнул объятия, беря меня за подбородок. В его светлых глазах отражались и спокойствие, и безмятежность, и сочувствие. Как свежим бризом в жаркий полдень, от него повеяло прохладой, остужающей тревогу. Меня укололо раздражением, настолько невыносимой показалась его реакция на мои слова. В деревне погибают его дети и мои друзья, а он вот ни капельки не переживает! И ничего не делает.

– Моя сила – ничто во время боя, но придает сил сражающимся. Дети знают, что я с ними, знают, что мое тепло всегда будет рядом – и в жизни, и в смерти. Они бьются не за жизнь, а за добро, за то, чтобы в мире не осталось тьмы Ктуула.