Может быть, поэтому мы и нашли друг друга.
Назовите это судьбой, удачей… а может быть, это дело рук Божьих…
Лила должна была скрепить мои осколки; точно так же, как я должен был держать ее осколки.
Нет, она не вылечила меня, и я не вылечил ее. Мы просто… держались друг за друга; это было так просто.
— Я держу тебя, — тихо сказал я ей в висок.
Она дрожала в моих объятиях.
— Они не заслужили… смерти. Они этого не заслужили!
Я шептал ей успокаивающие слова, пока она стонала в агонии.
— Почему они… умерли… и почему… я… почему я… здесь? Я хочу… поехать… к маме и моему… папе. Я не… хочу быть здесь. Не хочу!
Мне жаль, так жаль, малышка.
Боль, исходящая от Лилы, была так же ощутима, как холодный ветер вокруг нас. Такая агония и такая одинокая, разбитая душа.
Прошло больше времени, и в конце концов ее рыдания превратились в икоту и тихое всхлипывание. Лила все еще была у меня на коленях, ее лицо все еще было прижато к изгибу моей шеи, а ее пальцы все еще сжимали мою рубашку, как будто от этого зависела ее жизнь.
Я убрал ее волосы с ее лица, мой большой палец провел по дорожке ее слез.
— Держу тебя.
Она обняла меня крепче.
— Могу я познакомиться с твоими родителями? — спросил я.
Лила едва заметно кивнула мне. Она сползла с моих колен и встала на трясущиеся ноги. Я тоже так сделал, пытаясь не обращать внимания на покалывание в ногах после слишком долгого сидения в одном и том же положении. Она взяла меня за руку, и мы пошли к могилам ее родителей.
— Привет, мама, — сказала Лила надтреснутым голосом. — У меня есть кое с кем тебя познакомить.
Солнце светит ярче, потому что она была здесь.