Ты бросаешь вызов?

Я встала на колени между его бедрами, так что была рядом с ним, и взяла его руки в свои. Я продолжала тереть кончиками пальцев его ушибленные костяшки пальцев, давая ему почувствовать мое прикосновение.

Мои губы приоткрылись, сердце сжалось, и я спела ему свою любимую колыбельную.

— Колыбельная и спокойной ночи, В небе звезды ярки, Пусть луны серебристые лучи, Принесут тебе сладкие сны, Закрой глаза сейчас и отдыхай, Пусть эти часы будут благословенны, Пока небо не станет ярким с рассветом, Когда ты проснешься с зевотой.

В его взгляде я увидела мимолетное узнавание. Его глаза стали стеклянными, и он смотрел вдаль, как будто не видел меня, потому что Мэддокс был где-то в другом месте.

— Колыбельная и спокойной ночи, Ты мамина отрада, Я тебя от бед защищу, И ты проснешься в моих объятиях, Соня, закрой глаза, Ведь я рядом с тобой, Ангелы-хранители рядом, Так что спи без страх, — тихо пропела я.

Его губы дрогнули, и внутри меня поднялась паника. Я облажалась; я не должна была петь ему. Он только начал успокаиваться, а теперь…

Мэддокс обвил рукой мою талию и прижал меня к себе, его голова опустилась мне на плечи. Мир замер, за исключением наших бешено колотящихся сердец, бьющихся друг о друга, как сломанная скрипка, издавающих яростные, болезненные звуки. Безмолвное рыдание сотрясло его тело, и я почувствовала влагу на шее, где Мэддокс прятал лицо.

Он плакал.

В тишине.

Он страдал молча.

Его слезы несли вес его боли.

Мои эмоции стали неровными, когда моя грудь разорвалась, нож вонзился в мое маленькое, хрупкое сердце. Было очень трудно проглотить тяжелый ком в горле. Эмоциональная боль оставила невидимые шрамы; тем не менее, эти шрамы можно было проследить самым нежным прикосновением, я знала это.

Расставаться было тяжело. Жгло при каждом вздохе.

Восстановиться после этого было самым трудным.

Иногда части не могут быть собраны вместе, потому что они не совпадают, отсутствуют или полностью разбиты, что делает это невозможным подвигом.

Слезы потекли по моим щекам, и я подавила крик. Мой собственный голос сорвался, пока я продолжала петь оставшуюся часть колыбельной.

Он сильнее притянул меня к себе, и я обняла его за плечи, прижимая к себе. Я вспомнила, как это было, выходя из приступов паники, когда адреналин уносился прочь, когда я возвращалась в настоящее. Все болело, и я всегда чувствовала себя такой потерянной.

Сейчас это был Мэддокс.

Поэтому я обняла его.

Потому что его нужно было удержать, даже если он не сказал ни слова.