Ведьмины тропы

Лизавета села уже писать письмо дяде: «Накажи его, а девку поганую вели высечь», да передумала. Пресытилась местью.

Однажды пришел отец Нютки, Степан Строганов. Велела сказать, что нет никого, а сама глядела в щелочку: он комкал богатый, отороченный лисой колпак, отказывался уходить и все повторял: «Где хозяйка?» Может, и надо было выйти, в глаза высказать все, что кипело в душе. Да убоялась: такой может и прибить.

Потом несчастье случилось с матерью. Забыла Лизавета про всех: про ведьму, про Строганова, про мужа своего неверного, точно их и не было на свете. Скучала по синеглазой подруге, вышивала покров и молилась – теперь лишь это приносило облегченье.

– П-с-с… – Какой-то сип отвлек Лизавету от горестных мыслей.

– Матушка? – Склонилась над хворой, не поморщилась, ощутив тяжелый дух. Травница с нижней слободы сказала, что болезной недолго осталось.

– С-с, – язык не слушался матушку, и Лизавета склоняла голову все ниже, – с-т-ть.

– Просить?

А матушка все шептала. По губам Лизавета попыталась разобрать и, наконец, поняв, в гневе вышла из горницы.

Когда, устыдившись дурного нрава своего, пришла утром, матушка уже была на небесах и улыбалась легко-легко.

3. Тропы

– Гляди, как хороша!

Молодой казачок гладил пищаль нежно, точно женку свою, начищал, пыль сдувал, охаживал ветошью. Да все с какими-то присказками.

После разлада с отцом Степан недосчитался многих слуг. Верные люди – три дюжины казаков, с кем он тонул, делил соль и хлеб, отстреливался от басурман, – остались верны. А прочие убоялись гнева Максима Яковлевича, свернули в сольвычегодские, орел-городские, тюменские и иные степи. Чирей им на левую ляжку!

А этот казачок – щенок, вон пробивается мягкая бороденка – перешел к Степану от Максима Яковлевича по своей воле.

Да, пакостная история была с ним в прошлом: кажись, поранил щеку Сусанне, синеглазой дочурке. Аксинья тогда таким гневом исходила, что Степан ненароком испугался: а если его так будет взглядом жечь? За дочек она готова была убить всякого. Степан тем страшно гордился. Считал он, так лелеет дочек потому, что зачаты от его горячего семени.

Но Степан знал, какова его старшая дочь – в отца пошла, озорница. Мальца он давно простил – чего в детстве не сотворишь.

Илюха из деревушки Еловой оказался ловким, расторопным. Даже Хмур его хвалил, говорил, что рога мальцу жизнь еще обломает, а так в деле хорош, не жалуется и с пищалью обращается не хуже иных бывалых.

– Десять пищалей ручных. Пять самопалов с бараборским замком[102]. Одна большая пищаль, ее на телегу уложить. И сорока[103] не хуже, чем у атамана Ермака, – частил Илюха. Видимо, показывал хозяину: все знаю, все умею.

Солнце пекло железные бока пищалей, цеплялось за выбоинки и царапины, словно смеялось над дурной затеей.

– А на какого врага пойдем? Инородцы озоруют?