– Хмур, все как решили!
И верный казак кивнул, не говоря лишнего.
– Стой! – Во мглистой тишине крик показался громким.
Хмур натянул поводья, вороной жеребец остановился и притопнул правым копытом: мол, что за маета. Служилый, мужик средних лет, в шапке, отороченной лисой, махнул: «Спешивайтесь». Хмур соскочил, помог еловскому батюшке спуститься. Тот кряхтел, зацепился за седло одеянием длинным и показал всем крестьянские штопаные порты.
Служилые загоготали, но негромко: срамно глумиться над священником. Однако ж отец Евод завел степенную беседу:
– Как дела, православные? Небось опять моровая хворь в обители? Чего ж тут делаете-то?
Служилые отвечали неохотно, потом один из них, молодой, голосистый, выкрикнул:
– Бабенку какую украсть хотят из обители, а мы воров тех ловим. Смех и грех.
– Язык без костей, – хмыкали товарищи.
Степан показал им государеву грамотку. Служилые морщили лоб, мало что из нее поняли, но почтения в их голосах прибавилось. Отца Евода служилый в лисьей шапке согласился пустить в монастырь, только велел ждать до утра. Мол, не подобает ночами шастать по женской обители.
Служилые тут же зацепились да принялись шутить о срамном: как бабы без мужиков живут да про беглую черницу, что будто бы ходит здесь и воет страшно. Отец Евод клевал носом и скоро уснул, закрывшись чьим-то кафтаном, Хмур поддакивал и хохотал вместе со всеми, и сейчас бы никто не вспомнил про его прозвание. Ковш со сбитнем ходил по кругу, и каждый отпивал глоток.
– Да чего ж ты за мной пошла? Ой, испугалась я, думала, сердце разорвется.
Аксинья гладила остроносую морду, грела озябшие руки в теплой бархатной шерсти. Сука матушки Анастасии пошла вслед за ней, через лаз на свободу.
– А тебе от кого бежать, зверица? – продолжала дурацкий разговор Аксинья.
Ушел куда-то страх, дрожь: «Ужели догонят, вернут», она тихо шла по сырой опавшей листве, травам, напоенным ночной влагой, и сука шла вослед. Ее брюхо висело низко, и в том брюхе сидели щенки.
Ни звезды, ни светлячков, ни единого проблеска.
Аксинья спотыкалась, пару раз падала, ударилась грудью так, что дышать не могла, но продолжала идти все дальше и дальше от обители. Ночной лес ее не страшил: знала про зверей, что могут отведать человечьей плоти, про овраги и лихих людей, но страшней всего остаться там, в обители, и потерять косы.
Собака шла рядом, а потом ткнулась мокрым носом в ладонь и скрылась в зарослях, оставив Аксинью посреди тьмы.
Брела дальше, бормотала что-то защитное, и молитвы, и заговоры. В теле совсем не осталось сил: в подземелье сыром растеряла.
Шагнула куда-то, оказалось в пустоту, и пошатнулась. Покатилась с горки. Замерла.
ebooksa