«Я вернусь за тобой», – повторяла Аксинья и не верила, и читала вновь и вновь, и гладила рваную грамотку со следами восковой печати. Опять ревела, засовывая в рот комок из льняного убруса, чтобы не услышали в обители, искала утешения у трав и лесных цветов. Когда легкие сумерки поползли в рощу, устыдилась своей праздности и принялась рвать крапиву и девясил, шепча трясущимися губами: «Матушка-земля», а поздняя медуница глядела на нее синими Степановыми глазами.
Этой ночью Аксинья словно испила живой воды: без устали ходила от одной хворой сестрицы к другой, вливала целебные настои, кормила жидкой кашей, утешала, а когда Вевея тихонько попросила: «Хочу небылицу», завела сказ.
– Во глубине леса стоят горы высокие, покрыты елями да соснами. И дорогу к ним человеку не знающему вовек не сыскать. – Аксинья помедлила, вспоминая ласковый голос Еремеевны, что скрашивал долгие вечера за прялкой. А теперь настал и ее черед.
– И в сердце той горы, в хоромине, освещенной каменьями драгоценными, сидит девица. Глаза синие-пресиние, как у дочки моей, – вздохнула Аксинья, – косы толстые-претолстые, уста точно лал заморский. Одно худо – румянец давно сошел со щек девицы-красавцы. Давно не выходила она на солнышко ласковое, давно не смачивала ноги утренней росой. День проходит за днем, а девица колет палец острой иголкой и собирает в кувшин кровь. Плачет и собирает слезы во второй кувшин. Ночью забывается она сном тревожным. Каждые три дня приходит к ней старуха, ворчит: «Отчего так мало?», выливает кровь да слезы в бадейку и уносит.
Аксинья говорила все тише. Вевея уже спала, щеки ее были бледны, точно у девицы из сказки. Молодая и сильная плоть ее, казалось, гнала прочь лихорадку. Но отчего-то слабость не уходила, и Аксинья терзалась: а ежели не выздоровеет?
Она прошла мимо хворых. На одной поправила одеяло, другой вытерла слюну, капавшую на постель. Старая черница попросила ее: позови матушку Анастасию, скоро уйду на небеса.
Полночи настоятельница отпускала призрачные грехи и провожала в мир иной праведницу. А на следующий день старушка съела миску похлебки и, кажется, передумала умирать.
Дни текли один за другим, уже минула Троица, уже зацвела земляника по полянам, теплое лето баюкало леса, поля и гряды, а скит все не обретал исцеление.
– Вевеюшка… – Аксинья гладила тонкую руку послушницы и сдерживала слезы. А те все капали, капали, точно летний дождь.
– Помру я, да? – Ее шепот было не разобрать. И лишь сердцем Аксинья понимала, о чем говорит девчушка.
– Оправишься ты, голубка моя. Все будет ладно, – врала знахарка. А что еще могла она сказать той, из которой хворь выгнала всю жидкость и кровь?
– Ты скажи Ванюшке, передай, люб он мне, – вновь повторяла Вевея.
И знахарка слишком быстро кивала, не зная, как она передаст что-то неведомому Ванюшке.
– Выпей романовой травы. – Она достала кожаную бутыль и протянула больной.
Та пригубила и, умоляюще глядя на знахарку, пошевелила губами.
– Сказку хочу, – угадала Аксинья.
Посреди жаркой летней ночи, под пение птиц рассказывала, как девица увидела сон про добра молодца, как шептала каждой слезинке: «Найди его и передай, как худо мне», как рассердилась старуха, услышав про мечты девицы.
– Мертвая вода раны от вражеского меча залечит. Живая вода жизнь в тебя вдохнет, и станешь лучше прежнего, – каркал ворон над телом убитого молодца, поливал его мертвой и живой водой. А когда молодец открыл глаза и сделал первый вздох, то сказал: «Я вызволю ту девицу из горы темной да в жены возьму».
Иссушенная рука Вевеи дрогнула, и легкий хрип сотряс измученное хворью тело. Когда Аксинья склонилась к ее груди, послушница уж не дышала.
Утром заливалась слезами Зоя, скорбела по своей подруге, сестра Нина сказала, что радоваться нужно, и все промолчали. Вевею обмыли, облачили в чистый саван и предали земле. Лихорадка щадила старых и увечных, проживших долгую жизнь и изнуренных несчастьями, забирала юных и полных сил, тех, кто еще не вкусил плодов радости. И отчего так происходило, не ведал никто.
ebooksa