На миг Аксинье пригрезилось, что зашла Вевея. И, моргая слипшимися ресницами – в земляной келье к ней прицепилась глазная хворь, – она всматривалась в девчушку, крохотную в своем черном подряснике. И лишь когда морок прошел, поняла: это Зоя.
Похлебка с травами и горстью ячменя, твердый как камень хлеб – знахарка приняла их с благодарностью и, стыдясь своего звериного порыва, тут же принялась за еду. После пяти дней голода нужны силы.
Говорили в Еловой, не было бы счастья, да несчастье помогло. Моровая хворь, что несла смерти и печали, ей дала надежду. Ушла хворь – и вновь стала узницей.
Послушница присела на край лавки и оглядела келью так, словно здесь ползали змеи и гнездились хищные птицы. Аксинья усмехнулась бы, будь у нее на сердце что-то теплое, а так – одна маета.
– Давеча заставы с дороги убрали. Сегодня богомолицы приходили. И крестьяне привезли зерно, – тихонько сказала Зоя. – Сестра казначея ругалась, что мало. Голодно в обители.
– А что крестьяне? – Аксинья знала, что Зое хочется поговорить. Ей недоставало их тихих бесед и ясных глаз девчушки.
– Крестьяне говорят, сами от голода пухнут, траву да ягоды едят. И еще… – Зоя хотела о чем-то поведать, но словно что-то мешало ей. Она кусала бледные, пересушенные губы.
– Говори, Зоюшка, да иди. Сама знаешь, нельзя тебе у меня сидеть, заметят… Не к добру.
– Кто-то тебя вызволить из монастыря хочет, изо всех сил старается. Сестра Нина о том громко говорила с матушкой Анастасией. Неужели ты хочешь уйти отсюда?
Серые невинные глаза глядели на нее с недоумением, и Аксинья чуть не вскричала: «Хочу, больше всего на свете!» Юная Зоя воплощала собой странность и отрешение от мирской жизни, и сердцем ее Аксинья понять не могла. С детства слышала, как благостен путь иноков, что в обители обретают благочестие и отмаливают грехи. О том говорил с трепетом батюшка, о том поминала матушка и рассказывала про дальнюю родственницу, что ушла в женский монастырь близ Казани. О том говорил всякий священник.
Но дева, что по своей воле ушла в обитель… Аксинья представляла на месте ее Сусанну и тотчас фыркала от несуразицы.
– Здесь же тишина, покой. И птицы поют чисто, и травы растут высокие. Отчего тебе не хочется остаться?
Зоя ушла, а тоненький голос ее звучал в Аксиньиной голове, и худенькое личико ее, всегда спокойное, отстраненное, стояло пред глазами, озаренное каким то светом.
Аксинья забыла о голоде, о жажде – девчушка принесла ей лишь кружку воды, и та по дороге расплескалась. Она все думала, что за свет был в очах Зои, а когда поняла, громко застонала.
Андрей, старший сын Семена, двоюродный брат Максима Яковлевича Строганова, крутил в руках царскую грамотку. Разворачивал и так и этак, точно не мог прочесть словеса, начертанные старательным дьяком.
– Наш пострел везде поспел. К самому царю, эх ты, Степка, просочился. – Он похлопал племянника по спине – точно ствол сосновый придавил.
Никогда меж ними не было родственной приязни. Насмешничали, спорили и дрались вволю. Как-то в храме Сольвычегодска сцепились при честном народе. Да только Степан, отторгнутый отцом, пошел за советом к Андрею Семеновичу.
– Что сказать тебе? Грамотка важная. «Содействие подателю сего…» В чем да к чему – о том речи нет. Ежели бы прямо говорилось, мол, отпустить непотребную бабу…
– Ты за словами следи! – Степан толкнул деревянной рукой дядьку, а тот лишь загоготал. Крупный, в окладистой бороде проседь, а порой ведет себя точно отрок.
– Я слежу. – Дядька обернулся уже иным. Издевка читалась в его взгляде: мол, а что сейчас скажешь, родич?
ebooksa