– Да, разумеется, – нетерпеливо сказал Бохун. – Продолжайте.
– Морис показал нам эту лестницу. Я уже ее видел, конечно, но Марсия вытащила меня на каменную площадку, когда там столпились остальные. Сквозило, да и света было лишь от свечи, что держал Морис. Там очень узкий, крутой и длинный лестничный пролет. Помню, он казался опасно похожим на обрыв. Потом… я не знаю, никто не знает, задул ли свечу сквозняк, или кто-то толкнул Мориса под локоть, или еще что случилось, но свеча погасла. Я услышал, как в темноте кто-то хихикнул. Не засмеялся, а именно хихикнул, и это было куда хуже. Потом я почувствовал толчок – и поймал Марсию, когда она полетела вниз по лестнице.
– Ее… – хрипло выговорил Бохун, – ее…
– Толкнули? Да. Точнее, попытались сбросить с лестницы.
Уиллард встал, раскурил трубку, вдохнул густой дым и ткнул мундштуком.
– Более того, она это знала. Но когда свет снова зажгли, она обернулась с такой медленной сияющей улыбкой и сказала – я, конечно, не могу изобразить ее, но помню ее слова в точности: «Надо же, какой ужас, я едва не убилась!» И она не шутила, Джон, она наслаждалась – да, самой возможностью погибнуть.
Бохун принялся расхаживать по коврику у камина. Сигарета догорела почти до самых губ, он обжегся и бросил окурок в огонь.
– Вы не знаете… не знаете… Кто?
– Понятия не имею. После этого мы завершили экскурсию, было четверть двенадцатого.
– А потом?
Уиллард замялся:
– И вот тогда она, похоже, начала беспокоиться. Ну, не то чтобы нервничать из-за случившегося, просто стала нетерпелива и рассеянна, будто ждала кого-то. – Глаза его словно подернулись дымкой, и он тихо добавил: – Возможно, вас?
– Возможно. Мне не хотелось возвращаться. Вы понимаете, что я услышал от Канифеста? Все наши планы рухнули. Я пил, если хотите знать правду. И потом поехал домой, думая, что, черт возьми, я скажу, когда приеду. – Он шумно свел ладони.
– Ну и что было дальше?
– Я должен был понять, – задумчиво отметил Уиллард, – как она отнесется… Хотя не суть. В полночь она настояла на том, что пойдет спать – рановато по меркам Марсии. Я не хотел, чтобы она шла туда – Морис предложил отправить с ней одну из горничных, но она отказалась. Мы направились в павильон. Ночь была облачная, и как раз пошел снег и подул сильный ветер. Мы ее проводили, – сказал он с нажимом, – вернулись, и Морис потащил Райнгера в библиотеку обсуждать фильмы. Морис совсем позабыл о пьесе. Райнгер как-то странно, почти издевательски пожелал мне доброй ночи, когда я сказал, что пойду к себе. – Он сдул пепел с края пепельницы. – Вообще-то, я вернулся в павильон.
– Ох…
– Я был там, – очень тихо сказал Уиллард, – ровно десять минут. Ровно столько она мне позволила. Она, кажется, удивилась, когда я постучал, и не то чтобы была недовольна, но будто ждала кого-то другого. Пока мы разговаривали в спальне, она дважды успела выйти и посмотреть в окна гостиной. Она выглядела еще более неспокойной и расстроенной. Мы выпили портвейна и закурили. Но чем больше я настаивал, что кто-то совершил уже два покушения на нее, тем больше это ее веселило. Она сказала: «Вы не поняли про конфеты, а что до другого, я, разумеется, не боюсь…»
– Кого?
– Не знаю. Она лишь закинула руки за голову (помните этот ее жест?). Словно вдыхала жизнь, вдыхала с каким-то пресыщенным удовлетворением. И нет, она не играла. Через десять минут она вышла со мной через входную дверь. Она все еще была в серебряном платье, а снаружи валил снег. Больше я ее не видел.
Снег. Беннет подался к огню. В его затуманенном мозгу снова всплыл вопрос про снег.