Убийства в Белом Монастыре

22
18
20
22
24
26
28
30

Джон поднялся:

– Значит, он обвинял меня, так? И что говорила эта свинья?

– Тише, тише, сэр, пусть это вас не беспокоит. Все ведь легко опровергнуть, верно? Но я хотел поговорить с вами, сэр, – добавил он, поворачиваясь к Морису, словно решил сменить тему, – об этом мистере Райнгере. Он сказал, что вы провели вместе большую часть прошлого вечера, и, поскольку он явно перебрал, я хотел бы понять, что ему еще померещилось.

Морис отодвинул тарелку и аккуратно сложил салфетку, потом скрестил руки. В блеклом свете серого дня его выпуклый лоб, не сочетающийся с хилым телом, затенил странные бледно-серые глаза с крошечными черными зрачками. Он, казалось, был исполнен озадаченности и легкого презрения.

– Ах да, где же я был? Дайте подумать. Вы хотите, чтобы я убедил вас, что не совершал этого убийства.

– Сэр?

– Я, разумеется, ответил не на прямой вопрос… – Он будто извинялся, словно ничего странного не происходило, и принимал все как должное. – Значит, мистер Райнгер пил? Я не одобряю пьянства, потому что алкоголь порой используют как лекарство от скуки. Не то чтобы я не одобрял лекарства от скуки, но лучше пусть это лекарство будет интеллектуального свойства. Вы следите за моими рассуждениями, сэр? У меня есть ощущение, что нет. Я имею в виду изучение прошлого.

Мастерс кивнул, изображая глубокий интерес.

– Да, – согласился он, – чтение исторических трудов, сэр, бывает весьма поучительным. Мне и самому это нравится.

– Речь не об этом, – сказал Морис Бохун и слегка наморщил лоб. – Смею предположить, что однажды вы прочли главу из Маколея или Фроуде и остались довольны не только чтением, но и собой, когда обнаружили, что это чуть менее скучно, чем вы представляли. Вы не были склонны читать дальше, но по крайней мере почувствовали, что в вас пробудился устойчивый интерес к истории… Но я имел в виду нечто совсем другое. В наши дни это неточно определяют формулой «жить в прошлом». Именно так я и живу. И это единственный способ существования, который помогает мне избавиться от скуки.

Его ровный приятный голос практически не менял тона. Он уперся локтем в стол, затеняя глаза кистью хрупкой руки, и при этом весь его облик выражал легкое презрение. Беннет оторвался от еды и поднял на него глаза. Он почувствовал силу, таившуюся в этом вроде бы невыразительном человечке, на самом деле управлявшем этим домом. Беннету он не понравился – под взглядом этих глаз-булавок он чувствовал себя школьником, явившимся в класс неготовым, на которого учитель смотрит с мягкой усмешкой, а потом вызывает к доске за пять минут до звонка.

– Что ж, сэр, – по-прежнему невозмутимо сказал Мастерс, – это, похоже, неплохой… образ жизни. Смею предположить, смерть молодой леди не слишком вас обеспокоила.

– Нет. – Морис Бохун улыбнулся. – Будут и другие, как она. Гм… мы обсуждали…

– Мистера Райнгера.

– Ах да. Именно. Я забыл – ужасная, ужасная привычка. Значит, мистер Райнгер пьян? Да, я… я должен был предположить, что несчастный случай подействует на него именно таким образом. Я счел его очень интересным и забавным, со странными претензиями на ученость. По различным причинам я… как бы это выразиться, поощрял его. Джон, будь так добр, не стучи пальцами по столу. Спасибо.

– Мастерс, – жестко произнес Джон Бохун, – я хочу знать, что сказала эта свинья. У меня есть право это знать!

Он обошел стол.

– Тише, тише, Джон, – встревожился Морис. – Перестань. Видимо, я не ошибусь, если скажу, что… – он нахмурился, – что мистер Мастерс хочет, чтобы ты разнервничался. В таком случае, – объяснил он с кротким, озадаченным выражением лица, – ты не должен ожидать, что он ответит на твой вопрос. Будь благоразумен, мой мальчик. Он исполняет свой долг.

Неприязнь Беннета к Морису Бохуну росла буквально с каждым словом. Возможно, дело было в его невыносимой привычке считать себя всегда правым, особенно когда он действительно был прав, и в чопорной манере это выражать. Беннет больше прежнего сочувствовал Катарине. Еще он заметил, что Мастерс испытывает дискомфорт и явно сдерживает гнев. Сложив салфетку, тот вдруг сказал:

– А вы, сэр, не устаете изображать из себя бога?