Сшитое сердце

Сидя у печки, она зашивала безжизненного петуха, как разорванную ткань. Она зашила его красной ниткой, а потом совершила carne cortada, с ритуальными молитвами и крестами.

Когда петух был спасен, Анхела, которая, не вмешиваясь, смотрела, что мать делает, спросила: “Зачем?”

Фраскита не нашлась с ответом.

Зачем?

Она понятия не имела.

Может быть, ради этой ласки…

Мебель

Пришел день уплаты первого долга, сегодня Человек с оливами заберет мебель.

Шкафы, кровати, сундуки, стулья перейдут в его дом. Останутся лишь колыбелька Клары, чугунная печка, кухонная утварь, кузница и инструменты Хосе – умолкшие и бесполезные – и, разумеется, необходимые для продолжения нашей истории тележка и рабочая шкатулка.

Несправедливо говорить, что моя мать равнодушно отнеслась к утрате своих вещей. Думаю, сначала она смирилась с этим без радости и без печали. С мягким безразличием. Затем, глядя на свой уходящий мирок, почувствовала, как что-то пробуждается, касается ее.

Ласка…

Ее щеки заалели под дождем из красных перьев, а руки принялись за работу, которая поглотила ее на целых два дня – покидающие дом предметы должны были стать красивее, чем прежде.

Фраскита оставила младших детей на Аниту и начала подготавливать мебель.

Ее взгляд зацепился за истерзанный угол большого стола, и тут она внезапно увидела целый лес знаков, вход в который загораживала от нее привычка. Тряпка медленно двигалась по следам от сучков, вслепую читала полученные удары, скользила по этой дубовой книге. Моя мать чувствовала, как под рукой, растиравшей плоть мертвого дерева, пробуждается молодой сок.

Она повторяла повседневные движения, заполнявшие ее женскую жизнь, но на этот раз глубинный мир поднимался на поверхность, и она уловила след поколений тряпок, принесенных на алтарь наследия Караско.

На этом столе, надраенном с песком, лежало крохотное тело старушки. Ссохшееся, зачерствевшее тело, которое Фраскита омыла вместе с Марией, такое тощее тело и такое легкое, что она без труда могла нести его одна. Она вспомнила, как приподняла маленькую голую неподвижную женщину, от которой почти ничего не осталось. Вспомнила, как долго ее причесывала, как потом завернула в расшитую синей нитью fantasía, послужившую ей саваном. Припомнила тех, кто, придя проститься с усопшей, целовал не столько худые, безжизненные руки, сколько край ткани, которую она вышивала, сидя на этом стуле, на своем стуле, на своем месте. Она вспомнила вышивку, украденную из могилы свекрови. После этого осквернения она хотела выбросить свои иголки.

А потом заштопала этого петуха!

Оставаться бы ей на своем стуле! Фраскита мысленно взвешивала каждую вещь и освобождалась от нее, развязывая невидимые узы, а затем с неведомым ей упоением приласкала дверцу шкафа.

В этой кровати она мечтала о том, чего не высказать словами, и простыни сохранили дурманящий запах, запах оливкового дерева, Хосе наутро на него жаловался.

Фраскита натирала мебель, пока не заболела рука, шлифовала ножки хромых стульев, до блеска начищала своих деревянных друзей.