И Фраскита, глядя на нее, чувствовала, как ее сердце наполняется радостью и гордостью.
Однажды падре окликнул шедшую мимо церкви Аниту. Он знал, что эта девочка умнее и добрее многих и не так сурова, как его исповедальня. Знал, что она хранительница многих секретов – и давних историй, и животрепещущих. И потому – а также в память о другой девушке и вышитом сердце, которого он никогда больше не видел, но чувствовал, как оно бьется у него под кожей, когда в церковь пробирался холод и когда молитва его иссякала, – он спросил, не хочет ли она научиться читать и писать.
Писать что-то, кроме цифр, – нет, ее это не интересовало, но читать… Это все равно что слушать сказки.
И Анита стала несколько раз в неделю приходить на урок, который священник давал деревенским мальчикам. Ненасытная, подгоняемая жаждой историй, она научилась читать очень быстро. Жития святых, Ветхий и Новый Завет на разговорном языке, кладезь печальных и поучительных рассказов – все это она жадно проглотила до последней буквы.
Учить чтению девочку, да к тому же немую, – в деревне к этому отнеслись как к очередному безумию семьи Караско. А то, что
Как ни странно, хотя читала Анита молча, про себя, никто и никогда не сомневался в ее способности разбирать слова. Священник видел по движению глаз, что она пробегает текст, не сбиваясь. Поначалу взгляд опирался на палец, чтобы не потерять равновесия, не свалиться в низ страницы, не перескочить с одного слова на другое или не скатиться на несколько строчек, в последний момент ухватившись за выступ буквицы, любой, какая подвернется. Позже слегка увлажненный палец лишь перелистывал страницы.
Безграничная роскошь – это недоступное для других чтение! Все эти слова, входящие в нее, чтобы больше никогда не выйти. Настоящая увеселительная прогулка в запретном саду для богатых, для грамотных, для ученых – в саду, где человеческая гордость цветет, прикинувшись невинными четками из маленьких черных пятнышек.
Не согрешила ли Анита, как согрешила раньше ее мать, пожелав таким образом презреть приличия, не довольствуясь тем, чтобы оставаться бессловесной девочкой, с которой так хорошо делиться своими горестями? Посмеют ли они и дальше говорить с ней, отныне умеющей читать?
Фраскита гордилась тем, что дочка, едва закончив с дневными делами, погружается в чтение, и не обращала внимания на пересуды. Ее дочь хотя и немая, а сумела по узкой тропинке выскользнуть в неведомый и широкий мир, и весь этот мир умещался в поглощавшей ее раскрытой книге.
Но кто из них кого поглощал – книга или читательница?
Швея решилась. На Пасху она освободит шкатулку от своих ниток и иголок.
На Пасху шкатулка перестанет ей принадлежать. А для себя она сошьет сумку и сложит в нее свой дар.
Она уже так давно ничего не вышивала.
Серо-зеленая сумка на красной земле, сумка оттенков оливковой рощи, где она теперь работала вместе с Анитой и Анхелой, потому что надо было на что-то жить, а ее муж восстанавливался так же медленно, как эта дурацкая красная заштопанная птица, которой он отдавал теперь все свое время.
Однажды вечером, вернувшись с холмов, она увидела, что белые стены кухни сплошь покрыты рисунками. Педро при помощи глины и золы изгнал из дома пустоту. Он вернул в кухню мебель. И, поскольку никто на него за это не рассердился, он продолжал, с каждым днем рисуя в опустевших комнатах все новые предметы.
Серо-зеленое на красной земле.
Фраскита замечталась. В полумраке длинные волосы ее сына казались охристыми, цвета земли в оливковой роще. Днем, когда она обнимала деревья, просовывая руки между ветвей, чтобы стрясти спелые плоды на простыню, или когда сбегала по склонам холмов с корзиной на голове, таскала оливки, пока не наберется сколько надо, она слышала топот, конь обжигал дыханием ее хребет, и в глазах у нее все расплывалось. Ночью, лежа в темноте на полу рядом с Хосе, она, несмотря на усталость, никак не могла уснуть и страстно ждала утра.
Хосе вошел в комнату, принеся с собой уличный холод. Анхела проснулась, Фраскита очнулась от своих грез, Анита отложила книгу, и все сели ужинать на полу, за нарисованным столом.
Солнечное дитя
Клара, даже если ее не накормить, погружалась в сон, съежившись в слишком тесной для нее колыбели, как только солнце скрывалось за холмами. Бланка приходила каждый день, заботилась о девочке, которой мать почти и не видела с тех пор, как стала еще до рассвета уходить в оливковую рощу и работать там, пока не угасали последние отсветы дня и глазу трудно становилось отличить руку от коры дерева, которое она обирала. И тогда мужчины, женщины и дети покидали холмы и, тяжело ступая, спускались в темноте по сходившимся у деревни тропинкам. В первое время Анхела пела за работой или на обратном пути – и те, у кого руки были свободны, согревали их ритмичными хлопками,
ebooksa