Все это беспрестанно двигалось, менялось, дышало.
— Отойди от ребенка, — приказал Гранин, которому показалось, будто все эти чудища хищно и жадно тянутся к маленькому больному.
Драго Ружа без возражений отступил к порогу, сказал резко, с акцентом:
— Я привез все, что ты оставил в лечебнице. Сейчас.
И поспешил на улицу.
Гранин же торопливо раскутывал мальчика, разматывал теплые платки, снимал шубу, валенки, портки, рубаху.
Сердце пациента билось едва-едва, то притихало надолго, то торопилось куда-то, то снова останавливалось. Дыхание было слабым, а худоба ужасала.
— Как давно он без сознания? — спросил Гранин, когда Драго Ружа вместе с незнакомым кучером припер огромный сундук и поставил его на пол.
— Третий день, считай.
— Совсем в себя не приходит?
— Перестал.
Кучер ушел, а Драго Ружа маячил за открытыми дверями, отвечал из передней.
— Что говорят лейб-медики?
— Что у Андре нет сил, чтобы жить.
Да, Гранину уже доводилось видеть подобное.
Катенька Краузе умерла от того же.
Он отошел от кровати, поднял крышку сундука — тяжелая! — с упоением узнавая травки, которые ему доставляли в лечебницу от канцлера. Гранин писал длинные письма, объясняя, как и когда собирать их. Любовно отобранные, заговоренные, родимые, они аккуратно хранились в платяных мешочках, а меж ними лежали склянки и банки с настойками и мазями.
Отдельно были закутаны в чистую тряпицу инструменты.
Гранин быстро нашел склянку с вытяжкой плакун-травы, всем травам мати, чистую, как слеза, прозрачную, как ручей.
Захватил с собой инструменты и вернулся к Андре. Быстро уколол ему палец — ох, не надо бы мальцу терять и толику крови, но нечего было делать, — и уронил рубиновую каплю в вытяжку, шепча слова заветные, матерью от бабки переданные.