– Санджер? Впервые слышу, – ответила мать.
Задал вопрос Гарри не случайно. При осмотре комнаты Даниеля он обнаружил в ящике письменного стола записную книжку. Листая, среди многочисленных пометок, телефонов друзей и подружек, наткнулся на запись, которая заставила насторожиться:
«Доктор Санджер – мой спаситель. ЗОО тысяч евро».
«Акции – Ингмар».
Ингмар… Уж не Ингмар Вебер, любовник Хилеви, о котором рассказывал Говард. Подумав, Лундстрем не стал заниматься выяснением, понимая, что родители Даниеля вполне могли не знать о Вебере и его подружке Хилеви. Гарри собрался уходить, но тут его остановил Сведенборг – старший:
– Вы спросили о Санджере… Вспомнил! Доктор Дэвид Санджер лечил Питера. Поговорите с Даниелем. Сын часто навещал дядю в больнице, знаком с доктором Санджером.
Услышав новость, Лундстрем не высказал интереса. На самом деле Гарри весь напрягся. Доктор Санджер и Даниель не только знакомы друг с другом… Их что-то связывало. И запись в карманной книжке «Доктор Санджер – мой спаситель» не случайна. Доктор оказал молодому Сведенборгу большую услугу, факт. Но спешить нельзя. Истина должна быть обоснована другими предположениями и доказана конкретными фактами, почему дело обстоит так, а не иначе. Ни одно событие в обществе не может проявиться, если оно не подготовлено.
Возле машины Гарри не находил себе места, порывался ехать в больницу, где лечился Питер Тургесен. Но взял себя в руки. Не привык лезть поперёд батьки в пекло, как иногда выражался. Чувствовал, что идёт по верному следу. Запись Даниеля таит в себе какую-то сделку доктора с наследником состояния Питера Тургесена. Сделка потянула на триста тысяч евро. В переводе на шведские кроны – два миллиона семьсот тысяч крон.
Анализируя ситуацию, Лундстрем сделал вывод: Даниель Сведенборг из числа тех молодых людей, которые хорошо понимают нерешительность большинства. Он умеет притворяться добродетельным, хотя сам не верит в добродетель, ставит себя выше других, умнее. Если представится выгодный случай, он не упустит возможность извлечь прибыль, и отступит в тень, с иронией наблюдая со стороны, как ротозеи мечутся в растерянности.
Наверное, причина этому не близорукость родителей, которые из-за чрезмерной любви к единственному сыну упустили время воспитания, и распущенность нравов, вялость гражданского чувства, что делает людей неспособными к моральной строгости. Устранить подобное противоречие сложно, так как нравственные понятия изменяются вместе с переменами в общественной жизни. И тут важно, чтобы мы в своём доверии таким, как Даниель, далеко не заходили, не чувствовали себя слишком самоуверенными и беспечными.
– Дей, – сказал Лундстрем помощнику, – возьми на заметку доктора Санджера. Он лечил Питера, составлял историю его болезни. Но действуй крайне осторожно, не вызови подозрений.
– Понял, шеф, – коротко ответил Эмиль.
– И самое главное. Напоминаю ещё раз: надо срочно провести судебно-медицинскую, а лучше судебно-биологическую экспертизу останков Питера Тургесена.
– Уже занимаемся, шеф. Останки покойного тайно извлечены. Медики наши не подкачают. Вы же их знаете.
– Подозреваете меня, – сказал Даниель Сведенборг с горькой улыбкой. – Понимаю… Но на каком основании? Никого из родственников, кто мог бы претендовать на раздел имущества, у дяди нет. Может, гражданская жена объявилась? Так у неё никаких шансов…
– Мы хотели бы установить истину, – ответил Лундстрем. – И не имеем желания досаждать вам и родителям напрасными догадками, вносить сумятицу и смятение.
– Тем не менее, доставили беспокойство отцу и матери. Их вина в чем?
– Кто прав, а кто виноват – это решит суд. Ясно одно: Питера отправили на тот свет по злому умыслу. Он погиб… Да, погиб. Ему подсунули ложный диагноз, а он поверил и свёл счёты с жизнью.
– И в этом повинен я. Правильно! Я – единственный, кто мог убить дядю. Из желания завладеть его капиталами. Я подсыпал порошок, который вызвал рак печени. Есть неувязочка. Дядя Питер мог отписать своё состояние маме, она доводится ему родной сестрой. Согласитесь, надёжнее, чем доверять двадцатилетнему студенту, который промотает богатство, пустит по ветру, ошалев от счастья.
– Неплохо владеете эвристикой, – ответил невозмутимый Лундстрем.