Глава 22. В омут с головой
Паша
“Она изменилась” – это была первая мысль, посетившая мою хмельную от близости Влады голову.
Потрясающая.
В этом летящем белом платье в невинный горошек – ангел во плоти. Ангел, от которого невозможно отвести взгляд. Эти ярко-рыжие волосы, что волнами ниспадают по идеально ровной спинке – сколько раз они снились во снах! Зеленые глаза, чарующие своей яркостью, каждый раз сводили с ума, стоило только вспомнить Рыбкину.
Она повзрослела. Всего за какой-то год из девчонки-сорванца превратилась в изящную и утонченную девушку. Может, жизнь без присмотра взрослых так повлияла на Рыбкину? А может, эта страна ее так поменяла. Но это уже была не егоза Рыбкина. Это была совершенно новая Влада.
И да, мой портрет на стене, на этой выставке… удивил. Но я совершенно позабыл про него, в обществе автора. Вообще все окружающее нас пространство мгновенно перестало существовать. Люди, фотографии, стены, музыка – все исчезло. Остались только Влада и мой мир, сосредоточенный в этой смущенной улыбке.
Как я мог этого не замечать раньше? Куда я, слепой идиот, смотрел целый год? Как вообще жил? Возникло ощущение, что мое сердце по-настоящему забилось только в этот момент.
И да, каюсь, я не удержался. Хотя всю дорогу убеждал себя, что не буду прыгать с места в карьер. Дам Владе время снова привыкнуть ко мне. Но стоило только оказаться в непосредственной близости от девчонки, мою силу воли сломало желание оказаться рядом. Близко. Запредельно.
Подошел и чуть не свихнулся, уловив знакомый запах ее духов. Еле сдержался, чтобы не поцеловать слегка приоткрытые в удивлении губы. Розовые, нежные, манящие каждой своей впадинкой и плавным изгибом. Я никогда так не залипал на женских губах. Ни разу в своей жизни. А тут… невыносимо хочется. Всего и сразу.
– П-Паша? – заикаясь, растерянно спросила Рыбкина. Обвела меня взглядом с ног до головы, будто все еще сомневаясь в том, что ее глаза ее не обманывают. – Как?
– Я решил, что не прощу себе, если пропущу первую в твоей жизни выставку, Влада, – с трудом, но удалось подобрать осторожные слова. Сдержать рвущееся с языка признание.
Но вот руки удержать в карманах брюк не получилось. Всего на мгновение, но я протянул ладонь и невесомо, подушечками пальцев коснулся румяной щечки девушки. Всего на доли секунды задержав пальцы на мягкой бархатистой коже, тут же отвел ладонь, пронаблюдав, как сильнее покраснели щеки Влады.
– Я соскучился, – сказал я прямо, честно, не кривя душой. – Мне ужасно тебя не хватало весь этот год, мой Пух.
Влада совершенно не наигранно захлопала ресницами и, кивнув, улыбнулась, сказав:
– И мне, – прозвучало тихо и совершенно для меня неожиданно.
Рыбкиной можно отдать должное. Смелая девочка. И всегда такой смелой была. Тогда как я был ужасным трусом, прячущим голову в песок. Гребаный страус!
Какой надо быть решительной, чтобы первой признаться в чувствах мужчине, да еще и чуть ли не вдвое старше? А дважды решиться и бросить все, на сто восемьдесят градусов крутанув свою жизнь? Крайне решительная, я вам скажу.
Вот и теперь: другая бы включила уязвленную гордость, фыркнула или послала с порога в дальние дали за мое абсолютно скотское поведение годовалой давности. Но нет. Смелая Влада совершенно несмело ответила, что тоже скучала. И мне бы хоть каплю ее решительности.
Между нами повисла молчаливая пауза и упрямое сражение взглядами. Не знаю, как Рыбкина, а я искренне наслаждался тем, что могу смотреть на нее. Вот такую, идеальную. Прямо и открыто рассматривать. Могу улыбнуться ей, могу вдыхать ее аромат. Эксклюзивный. Неповторимый. Я просто могу быть рядом.