Однако:
– Если вы все сказали, то прошу меня простить! – Мир напрочь проигнорировал колкость “гостя”. – Сейчас у меня заканчивается рабочий день, и я тороплюсь. Если вдруг у вас есть еще какие-то вопросы, вы можете их передать через моего секретаря. Прошу!
Я вскинула взгляд, и насколько вообще можно было что-то рассмотреть из-за столешницы, увидела, как Троицкий указал рукой на выход. В сторону двери. Совершенно неприкрыто выпроваживая.
Собеседник чуть ли не пыхтел от злости. Это даже я тут в своем укрытии слышала. А еще, похоже, шипел, и с каждой секундой свирепел все больше. Нет, разумеется, этого я видеть уже не могла, но очень явственно чувствовала. Атмосфера в кабинете накалилась до состояния сковородки на конфорке, а воздух искрил от недовольства. От спокойного и холодного вошедшего в двери Николая Алексеевича не осталось и следа. Про учтивость и вежливость вообще молчу! Еще чуть-чуть, и он точно начнет плеваться ядом.
– Слишком шатко ваше положение Мирон Александрович, – немного погодя, кажется, взяв себя в руки, заявил мужчина.
– Да что вы?
– До меня дошли слухи, что акционеры недовольны вашими рокировками и перестановками. Как с партнерами, так и с работниками. Ваша фирма теряет контракт за контрактом и расторгает договора с проверенными годами партнерами, заключая их с совершенно неизвестными на рынке новичками! Управление взвинчено и гудит, как улей, и не сегодня, так завтра стул под вами расшатается совсем. Вы и моргнуть не успеете, как слетите с этого места. И будьте уверены, я буду в первых рядах зрителей! – прорычал Николай. А меня почему-то так обидой изнутри опалило! Дикой, яростной, обжигающей. И нет, не за себя. За Мирона! Которого пытались обложить со всех сторон, начиная от журналистов, читай: меня, и заканчивая конкурентами. И хоть жалость моя совсем не поддавалась логике, но я с трудом подавила в себе желание выскочить и хорошенько этого Николая обматерить. Удерживало, наверное, только осознание того, что я в какой-то степени ничуть не лучше этого… гнилого человека. Может быть, даже и хуже. Бью исподтишка. И я особо остро ощутила, что с этим срочно нужно было что-то решать. Не с гнилым человеком. С собой и своими тайнами. Мирон не заслуживает всего того, что устроили вокруг него и его назначения. Не хочется быть пособницей тех, кто строит козни и портит хорошему человеку жизнь.
– Что ж, если вы отводите для меня столь короткий срок в директорском кресле, то полагаю, вам и переживать нечего. Ваши убытки будут минимальны. Запаситесь терпением.
Браво, Мир! Просто браво! Как я не зааплодировала, не знаю. Но разулыбалась, как последняя дура, невероятно вдруг загордившись своим генеральным директором.
Ой, нет, то есть не моим! А впрочем...
– Всего вам… наилучшего! – как пожелание сгинуть в небытие от “гостя”, и торопливые, тяжелые шаги. После чего дверь входная хлопнула. Я вздрогнула, а Мирон, кажется, выдохнул со свитом сквозь сжатые зубы.
А дальше было совсем уж неожиданное: стук по столешнице и уверенное:
– Совина, выползай оттуда.
Твою ж… мать.
Мирон
Я не мог ее не заметить.
Или, скорее даже, не почувствовать. Легкий, витающий в кабинете аромат ее духов и совершенно нелегкий бардак у меня на столе.
Валерия Совина и катастрофа – это практически синонимы. В моей фирме только она была достаточно безумна, чтобы копаться в бумагах в моем кабинете, и только она же со страху могла их все развалить, а потом смотаться. Ну, или спрятаться, потому что первого она сделать не успела.
Идею со шкафом исключив сразу, понял, что притаилась моя ассистентка под столом. И вот теперь интересно, что она вообще здесь искала?
Но спросить мне возможности не предоставилось. Как бы я ни держал лицо, слова бывшего партнера деда более чем зацепили. Не представляю, как мне удалось сдержаться и не обматерить Степанцова, тут же вытащив из кабинета за шкирку его дорогущего костюма, но я смог.