Трубадура

Только вот спать на мокрой подушке неудобно. Пришлось перевернуть.

*

- Тура, я бы хотел с тобой поговорить.

Какое совпадение. И ей надо с дедом поговорить. Трогательное единение в мыслях у деда и внучки.

- Мне тоже, - Тура подлила Павлу Корнеевичу чаю. – Давай ты первый.

- Хорошо, - дед кивнул. И совсем не хорошо насупил брови. Просто как в золотые денечки Туриной юности. Сейчас-то чем могла она заслужить эти сдвинутые вплотную седые брови? – Я хочу поговорить с тобой… - профессор Дуров задумчиво размешивал чай, явно подбирая слова. – На очень… деликатную тему. И я не очень рад, что мне приходится говорить об этом.

Сказал и замолчал. Тура была положительно заинтригована, но плохого не предчувствовала. Что там дед себе придумал?

- Тогда говори напрямую, если этот разговор тебе неприятен, - подбодрила Павла Корнеевича внучка.

- Ну а если напрямую, - носом выдохнул Дуров, – то я на днях имел беседу с Еленой. И она мне кое-что сообщила. Это касается тебя… и Степана.

Так. Сразу все стало понятным – и напряжение деда, и причина неприятностей. Елена – кто же это еще мог быть?

- И что же она сообщила? – Тура машинально подвинула деду розетку с вареньем.

- Думаю, ты догадываешься! – Павел Корнеевич был непривычно резок. Таким Тура его не видела с тех времен, когда он еще активно работал научным консультантом. – Но я скажу прямым текстом, изволь. Я понимаю, что кажусь вам смешным - со своими представлениями о нормах приличия и морали. Из прошлого века – так вы говорите. Что же, пусть. Но пока я жив – слышишь, Тура, пока я жив – я не потреплю этого в своем доме! Дождитесь, пока я умру – и тогда пускайтесь во все тяжкие, сколько вашей душе угодно!

Это было резко, обидно и больно. Пусть и справедливо по сути. И единственное, что смогла выдохнуть Тура, тихо и глухо:

- Дед…

Было что-то в ее голосе, видимо. Что-то, заставившее Павла Корнеевича схватить внучку за руку.

- Турочка, детка, я не хотел тебя обидеть! Я думаю прежде всего о твоем благе! Степан Аркадьевич… он производит впечатление человека порядочного. И, возможно, я сделал поспешные выводы и…

Дед посмотрел на внучку с тайной надеждой. Тура молчала, и Павел Корнеевич истолковал это молчание по-своему.

- Ох, прости меня, родная! – он неловко поднялся с места, чайная серебряная ложка глухо звякнула о паркет. А академик Дуров уже обнимал худыми жилистыми руками внучку за плечи и целовал в светлую макушку. – Прости меня, девочка моя. Знаю - к старости я стал вспыльчив и совсем несносен, зачастую сначала ругаю, а потом соображаю. Если я подумал не то, нехорошее – прости старого дурня.

Слезы комком встали в горле. Будь ты проклята, Елена. Кто тебя просил лезть, мстительная тварь? Что же ты не оставишь меня в покое? Просто не оставишь в покое? Тура пыталась дышать носом, но слова все равно не выходили. А дедовы пальцы все сильнее сжимались на ее плечах.

- Детка, если у вас все серьезно со Степаном… Нет, я все понимаю, сейчас не женятся сразу. Я не совсем замшелый пень, и какие-то вещи понять могу. И сам был молодым. Мне просто надо знать… понимать… Что у него серьезные намерения на твой счет… И если он намерен делать тебе предложение… - Тура с трудом подавила зародивший в груди всхлип, и он противным склизким комком осел где-то в желудке. – Я просто очень тебе люблю, девочка моя. И хочу, чтобы было кому о тебе заботиться, когда меня не станет.