Матвей до того расстроился, что веник из рук выронил. Соскользнул с полка и уйти собирался, а банница ему тут и говорит:
— Но коли возьмёшь меня в жены, всё в жизни твоей переменится. Жалко, тако добро пропадет! — глядя в упор на вздыбившийся Матвеев «перст» сказала банница и снова засмеялась. «Куражиться видно, у неё в крови…» Не успел Матвей подумать так, а она уже тут как тут, перед ним во всей своей бабьей красе! И грудки, как у Венеры Милосской, и бёдра круглые и талия, как… как полагается, песочные часы. Встала, уперлась твёрдыми сосками Матвею в грудь, у него аж мурашки по всему телу побежали.
— Ну? Решайся. Прямо сейчас! — резко выкрикнула она, приводя мужчину в чувства. А то он и дыхнуть не смел не моргнуть: вдруг те соски проткнут его насквозь…
«И не странно ли это? Да и боязно. Кто она, банница…» — недолго раздумывал мужчина, разглядывая бабу сверху до низу. «Ладная», — сказал себе Матвей и решился:
— Из конца в конец! Юродивый я, что ли, всю жизнь бобылем ходить?! Согласен! — строча, как из пулемёта, выдал он свой ответ.
А баннице той палец в рот не клади… Тут же вспыхнул в печи огонь, накалились камни, полетела в каменку плошка воды, и баня наполнилась горячим парным духом. Запахло молодым березовым веничком…
Коль назвался груздем — полезай в кузов!
Глава 3: Назвался груздем — полезай в кузов!
Матвей глазом моргнуть не успел, как оказался в объятиях мягкого белого тела. Рубаха полетела на пол, а он на полок. Тёплые губы с ароматом спелой малины коснулись его век, и он уже сам не понимал, морок то или на самом деле касается он бархатистой кожи своей банницы, проводит ладонями по упругим ягодицам, задевая кончиками пальцев влажную промежность вздымающихся женских бёдер.
Морок, в котором он задыхался от поцелуев, в котором женские губы, язык, творили невообразимое, лишая его, Матвея, губы девственной невинности, не прекращался. Не мучил, не обманывал его в самых смелых ожиданиях. Обдавал жаром. Да что там губы… Ожившие, некогда призрачные мечты уносили его далеко за пределы реальности, каждый раз подтверждая, что существуют. В прежней его реальности никогда не было места ласкам и всепроникающего чувства слияния с кем-то другим. Женщиной, прекрасней которой нет на всём белом свете. А в этой реальности есть!
Дверь в баню тихонечко скрипнула. Банница обернулась, и Матвей скосил взгляд, всматриваясь в темноту. Они услышали короткое, тоненькое: «ах!» и мелькнувший в предбаннике светлый край куртки.
— Олеська, чо ли? Нас с тобой застали с поличным, Матвей. Теперь хочешь не хочешь, а жениться придётся, — весёло заметила чертовка и наклонилась к Матвею, заслоняя свет ниспадающим облаком светлых волос.
А он не шелохнулся, не побежал оправдываться перед девчонкой. Может, это какая другая, похожая на обычную реальность жизнь, но не та? Не та, где все были с ним холодны и прятали глаза. А та, в которой Матвей терялся в эмоциях, терялся во времени. Сколько там: два часа? три? четыре? В сумерках ароматной тёплой бани, где только он и она. Где некуда спрятать своё уродливое лицо, да и незачем. Банницу, скорее всего, даже не интересовало, есть какой-то изъян на лице у него или нет?
Мало того, Матвею мерещилось, что нет в нём изъяна вовсе. Не чувствовал он заячьей губы. Раньше казалось, он весь — сплошное уродство и недоразумение от макушки и до пят. А сейчас так всё ладно да складно… так идеально, как не может быть даже на небесах, где тебя судить должны, где ты под пристальным взором, гадающим: достоин али не достоин?!
Банница уже решила, что достоин. Что он идеал. И она для него идеал — потому что первая. Потому что взяла его таким, каким Бог родил, посчитав, что достоин он, Матвей, лучшей участи — счастливой…
Когда пропел первый петух Матвей лежал уже вконец обессиленный, довольный. Не хватало сил даже веки приподнять, не то чтоб руки или ноги. Банница с мягкими, пахнущими берёзовым веником волосами всё ещё находилось рядом, перекинув руку ему через живот. Пухлая женская ладошка лежала на груди, а где-то в районе лобка её локоток касался не в меру чувствительных курчавых волос Матвеевой внизу живота. Кровь пульсировала в нижней части тела, но Матвей ни в какую не мог утихомирить этот дьявольский огонь: «Вот женщина: и сладость, она и погибель…»
— Спи, дурашка… спи. Уймись уже, а то… — шепнула на ухо прекрасная банница, приложив палец к его губам, и Матвей по-идиотски блаженно улыбнулся ей в ответ, не открывая глаз.
«И не открою. Вдруг открою глаза, а она растворится, как туман. Как призрак моего неуместного желания!»
Банница запела нежно, задушевно. Грудным женским голосом, проникающим в вечность. Запела колыбельную. И Матвей угомонился, поверил, что она будет рядом: сегодня, завтра, послезавтра… Всю его грешную, сладострастную жизнь с банницей… А что? Нельзя, что ли? Ему, как никому из всех, можно!
Ночью за твоим окном
ebooksa