Там намного больше, я знаю. Чертовски намного больше.
И я
Весь день на работе я представлял, как стрелки часов показывают полночь. Я выскальзываю из-под простыней, пробираюсь по коридору… костяшками пальцев тихонько стучу в ее дверь… Тео стоит в дверном проеме, ее темные волосы распущены, грудь мягкая без лифчика, футболка едва прикрывает бедра…
Нет, я не могу сделать это снова. Это создаст прецедент. Будто теперь это будет происходить каждую ночь. Ей может показаться, что она должна сказать «да», потому что накануне она сказала «да».
То есть, я надеюсь, ей понравилось говорить «да» накануне…
Но это неважно. Я не должен был спрашивать ее сразу после того, как мы договорились, что не будем трахаться.
Обычно я гораздо лучше держу свое слово.
Черт побери, Тео не упрощает мою задачу…
Посмотрите на нее сейчас, в этом темно-синем топе, как он спускается с ее плеч…
У Тео потрясающая кожа. Свет касается ее, как перламутра, высвечивая сотню тончайших оттенков голубого, зеленого, золотого и розового среди кремового.
Она создана для свечей, для ужинов во дворе, для соленого вечернего воздуха, который заставляет завиваться волосы вокруг ее лица. Она разговаривает с моим отцом, смеется, ее голос звучит в воздухе, мягкий, успокаивающий и мелодичный.
Тео испекла булочки с медовым маслом. Она уже съела четыре из них. Я съел шесть, так что осуждать не берусь.
Пока она намазывает маслом пятую, я говорю:
― Ты выглядишь голодной…
Она смотрит на меня из-под ресниц.
― Я умираю от голода.
Она отрывает кусочек булочки и макает его во взбитое масло. Когда она отправляет его в рот, то задерживает на мне взгляд, а ее язык слизывает немного масла с края большого пальца.
Я не могу перестать вспоминать мягкость губ ее киски.