— Ты был таким же до… — Я неловко замолкаю.
От вздоха его грудь поднимается и опускается.
— Ага. Мрачный юмор висельника и недостаток соответствующей социальной тактичности.
Звучит так, будто он цитирует мистера Скотта.
— Я знала. — С улыбкой поворачиваю голову к его теплу. От него пахнет моим лимонно-медовым мылом, которым Джон мыл руки; под ним прячется отчетливый оттенок сандалового дерева, который может быть его дезодорантом. Ничего особенного, правда, но я бы с радостью прижалась носом к его коже и вдыхала в течение нескольких дней. По правде говоря, простое пребывание рядом с ним делает меня счастливой. — Никогда не меняйся, Джон. Обещай мне это.
Он молчит секунду, его рука лежит на моей макушке.
— Обещаю.
— Хорошо. А теперь спой мне песню не о смерти.
Он смеется спокойно и расслабленно, снова играя пальцами с моими волосами.
— М-м-м… знаешь, я только что осознал, что большинство медленных песен своего рода болезненные. Потеря любви, тоска, смерть… Боже, музыканты — это больное грустное стадо.
Я хрипло смеюсь.
— Половину времени весь мир грустный и больной. Ты просто поешь его песни, наделяя голосом и позволяя выпустить эти чувства.
Он играется с локоном моих волос.
— А ты когда-нибудь… — бездумно начинаю я и тут же прикусываю губу, чтобы заткнуться.
Джон дыханием согревает мои волосы.
— Когда-нибудь что?
— Ничего. — Я прижимаюсь сильнее. — Не знаю, что собиралась спросить.
Его голос мягкий, но слегка изумленный.
— Знаешь. Просто спроси, Стеллс. Все в порядке.
Я понимаю, что прижимаюсь к нему, пытаясь подготовиться, и подготовить его.