Крах Атласа

Либби недоуменно моргнула.

– Только не говори, – сурово посмотрела она на Тристана, – что и ты меня в этом винишь.

– Почему нет? Ты поступала по собственной воле. Не помню, чтобы ты спрашивала моего мнения. – Пульс участился, в ушах застучало, как при тошноте.

– Тристан, – уставилась на него Либби. – Так ты помогаешь мне или нет?

Он не понимал, что с ним, но ясно было одно: близится развязка, и он вот-вот столкнется со своей проблемой лицом к лицу. В голове зажужжало, будто в череп забралось какое-то насекомое. Или же это был голос Каллума? Парисы? А то и вовсе Атласа, говорившего: «Тристан, ты не просто редкий».

Может, дело как раз в том, что он, окруженный проклятым многоголосием, не решался заговорить сам?

– Помогать тебе? – эхом повторил Тристан.

«Тристан, помоги мне…»

Он уже видел смерть, знал, что становится с телом. Оно состояло из частиц, крупинок, бессмысленных компонентов, которые, соединившись, рождали чудо. Симбиоз смысла и несовершенства. Вселенная – тоже случайность, целая цепочка совпадений, когда неизвестная переменная раз за разом воспроизводится с астрономической скоростью. Этот, мать его, мир – настоящее чудо, а Либби смотрит на него как на уравнение, как на задачу, которую надо решить. Ей решить. Одной.

А Тристан, разумеется, нужен, чтобы прибраться.

– Ты правда считала себя не такой? – в недоумении спросил он ее и чуть не рассмеялся.

– Не такой, как кто? – Либби прищурилась, отчего – Господи! – показалась Тристану настоящей девчонкой.

– Атлас, Эзра… Кто угодно. Ты правда думала, что в своем выборе поступаешь иначе?

Она попятилась, будто он ударил ее.

– Ты шутишь?

– Ирония в том, что вряд ли Атлас все понимал. Столько трудов и стараний, а в итоге он ведь даже не творил новый мир. Просто воспроизводил себя. – Вот тебе и игры в бога! Что за создатель такой, который только тем и занят, что плодит божков поменьше да похуже себя? Хотя в этом, наверное, вся мифология. Может, Атлас считал себя Яхве или Аллахом, тогда как на деле был Кроносом, глотал булыжники, приближая напророченную гибель от рук потомка. – Будешь продолжать в том же духе, Роудс, и закопаешь себя еще глубже. Только мутируешь по пути.

Вот о чем говорил Гидеон: в прежнем виде ничего не возвращается. Либби Роудс изменилась и прежней стать уже не могла, а Нико де Варона, каким они его знали, каким бы он ни был, ушел. Они его утратили. Насовсем.

Нико умер. Эта истина камнем легла в душу Тристана.

Горе. Господи, какое тяжелое! Хуже депрессии, страшнее грусти, ведь депрессия – это опустошенность, а грусть – отсутствие чего-то.

– Скажи мне только одно, – выдавил Тристан, как будто один верный ответ мог еще спасти все. – Ты могла занять его место?