Крах Атласа

– Думаю, и Роудс считает так же.

Видимо, дурнота еще не совсем прошла, и при упоминании Либби у Гидеона закружилась голова. Он не мог ненавидеть Либби, ведь Нико не питал к ней дурных чувств. Просто ощущалась какая-то горчинка.

– Ты с ней согласна, – заметил Гидеон, видя, что Париса не торопится спасать ни Далтона, ни Общество. Оба они просто наблюдали падение Рима. Гидеон подумал, не стоит ли намутить попкорна. Нико любил попкорн, а еще элоте[30], но проку от этого знания сейчас не было.

– Мир, – по-деловому заметила Париса, – полон опасных людей. Я изо всех сил пытаюсь лишить Далтона его права разрушителя, а ведь кругом до одури того, что недостойно существовать.

– И все же, – напомнил Гидеон, – наверное, не стоило позволять ему становиться чьим-то оружием.

Париса поморщилась. Видимо, думала. Точнее, планировала.

– Можно попытаться снова запереть его в замке, – предложила она. Гидеон понял, что пришло время мозгового штурма, а это было очень, очень забавно. Тем временем над головами у них собирались все более натуральные тучи, и сквозь густые кроны время от времени виднелись сполохи молний. Загудел далекий гром.

– Хочешь вернуть на место содержимое ящика Пандоры? – с сомнением уточнил Гидеон.

– Тщетно – не значит, что не стоит попробовать. Жизнь тоже бесплодна. Ее единственный итог это по определению неудача: она неизменно заканчивается. – Париса взглянула на Гидеона. – И что, она теряет от этого ценность?

– Мрачновато, – ответил он.

– А что касается архивов… – скрепя сердце, продолжила Париса. – Не уверена, что Общество их заслуживает.

– Обоснованный вывод, – согласился Гидеон, по-прежнему не в силах забыть увиденного в Обществе. Наверное, потому что сам не удостоился привилегий Нико. Величие, слава – Гидеону подобного никогда не светило. Ему открылся только микроменеджмент неоплачиваемой интернатуры у кучки безликих типов в капюшонах.

– Но кто бы ни напал на нас, он наверняка еще хуже, – вздохнула Париса.

– Тоже верно.

Париса взглянула на Гидеона с неудовольствием и одновременно со смирением.

– Знаешь, кто это? – спросила она. – Кого ты впустил?

– Скорее всего, это помощники того, кого моя мать называла Счетоводом. Он выкупил ее игорные долги, по сути, загнав ее в рабство.

– О, как мило, – заметила Париса. – Прямо метафора бедности.

– Ну да.

– Было бы здраво не впускать его дружков в дом, не думаешь?