Крах Атласа

– Так-то лучше, – одобрительно сказала она, вскидывая меч и направляясь вперед.

Далтон, Принц, стоял во внутреннем дворе, посреди обломков его личного узилища. Тут же было еще трое, нет, четверо, и все они синхронно шли на Далтона. Если они телепаты, то их время здесь ограничено, прикинул Гидеон: когда сдадут их плотные тела, магия иссякнет. Зато при таком раскладе телепатический бой будет легким.

А вот основная задача, напротив, обещала сложности.

– Не выпускай их за пределы дворика, – попросил Гидеон Парису; в ответ она озадаченно посмотрела на него, но потом кивнула. – Всех, – уточнил Гидеон, подразумевая и Далтона; Париса снова кивнула, уже уверенней, словно поняла, в чем заключается план. Скорее всего, так и было, хотя вряд ли ей нравилось, когда ею командуют. Впрочем, неважно. Он кое-что умел, в том числе решать задачи, не причиняя ущерба больше необходимого. Гидеон вел образ жизни охотника-собирателя, с виду оголодавшего, но до сих пор он выживал. Так он обрел Нико, а потому ему неважно было, что там думают о нем остальные. Это была роскошная жизнь, он мог делиться и все равно не обеднел бы.

Это не значило, что его магия здесь не имеет пределов. И хорошо, что он перестал быть объектом гнева Парисы Камали, потому как с прошлой встречи ее талант не приуменьшился. Она ворвалась в центр дворика, блистательная в своей черной броне, и Гидеон понял, что ее действия – игра, которую она затеяла, – подчиняются слегка иным правилам. Даже просто находиться тут стоило ей усилий. Осознанные сновидения и астральные проекции – это диаметрально разные вещи, пусть даже воспринимаются как одно и то же. Гидеон мог остаться запертым тут навсегда, тогда как Париса могла исчезнуть, развеяться в любой момент. Как и всё остальное, это был вопрос времени. Вопрос смертности. Того, что делало их неполноценными; единственного, отделявшего их от божественного – неизбежного конца.

Гидеон пришел сюда не геройствовать. Он пришел сюда как прораб, проследить за сооружением простой, но крепкой, непроницаемой постройки, одновременно реалистичной и невозможной. К счастью, другие, посторонние, кем бы они ни были, оказались не в лучшем положении, чем Париса, а то и в худшем, ибо не владели ее врожденными талантами. И вообще, не понимал Гидеон, как они смогли вломиться в телепатическую крепость, проникнуть в которую не удавалось даже ему. Но тут он заметил одну деталь: взломщики носили очки.

Само собой, не простые. На дужках, там, где обычно располагается логотип модной фирмы, поблескивала небольшая «У». Как у спортсменов – знак спонсора на груди.

«Что ж, – подумал Гидеон со смесью отвращения и смирения, которые обычно испытывал, когда ему открывалось нечто новое о человечестве. – Вот, значит, на что пустил миллиард долларов Счетовод Джеймс Уэссекс». Накормить голодных? Сохранить ресурсы Земли? Нет, с какой стати кому-то этим заниматься, да и кому это поможет, кроме… м-м, людей? А вот разработать невероятное телепатическое оружие, которое обошлось в ту же сумму, что и космическая программа, – это куда интереснее. Как иначе застолбить новую территорию и объявить ее своей?

Сосредоточься, велел себе Гидеон. Что бы сейчас помогло? Нико всегда знал, как поступить. Он был таким человеком, который смотрел на все иначе, нежели остальные. Видел потенциал вещей и именно поэтому не любил то, что ему не нравилось, и обожал то, что любил. Что такого увидел Нико в Гидеоне? Кем он мог стать? Что исправить? Смысла думать об этом сейчас не было, а вот очками заняться стоило, потому что Нико взглянул бы на поле боя и увидел в нем не разбитый внутренний дворик и не сомнительного при обычных условиях телепата, который сражается бок о бок с аниматором, наделенным чудовищной, гибельной силой, а загадку, игру. Он увидел бы разрозненные куски симуляции и собрал бы их воедино. Посмотрел бы на проблему и решил ее. Сделал бы все мигом, но Гидеон не был физиком, и ему пришлось посмотреть на задачу по-своему.

Париса приняла сторону Далтона, догадавшись, что самый простой способ удержать его в пределах плана Гидеона – это сойтись со всеми взломщиками одновременно. Четверо нападавших были вооружены чем-то вроде бластеров из научной фантастики, разработанных и оплаченных, несомненно, тоже корпорацией «Уэссекс». Хм, как оценить уровень опасности оружия, параметров которого не знаешь? Вероятно, направить его можно было на что угодно, даже на стены разрушенного замка. Какая крепость выстоит против телепатии (любой мощности, даже доселе невиданной)? В природе почти все рано или поздно ломается. Нет ничего неуязвимого. Ящики вскрываются – на то они и ящики.

Но зачем ящик, если можно создать сон?

Именно сны во всем их многообразии и были вотчиной Гидеона. В них он отыскал даже то, что иначе бы никто не нашел. Так Либби, ее непрестанные поиски, болезненный лабиринт ее подсознания, послужили вдохновением. Вспомнив Либби и ее кошмары, Гидеон понял две вещи.

Первое – он ее простит. Времени пройдет немало и будет нелегко, но это все равно произойдет.

И второе – всем есть от чего бежать.

Гидеон вздохнул. Пришла пора создать чудовище.

Самое страшное существо, какое только мог измыслить Гидеон, не имело когтей и клыков. Зато обладало харизмой, теплом солнца, а еще чувством, что оно напрочь лишится всякой ценности, если этот свет угаснет или его отнимут. Чудовище Гидеона было отчасти обязательством. Незаслуженной, беспомощной преданностью кому-то, с плавниками и недостатками. Чудовище Гидеона испытывало голод, боялось; это были первобытные инстинкты выживания и страх боли, но еще оно испытывало чувство правоты. Оно боялось оступиться, причинить вред, боялось некой внутренней пагубности, собственной скверны. Оно содержало в себе чувство Гидеона, будто он неполноценен и никогда целостности не обретет.

Чудовище Гидеона не было лишено толики доброты. В нем жила частичка грусти, что позволяла страдать, однако ее не хватило бы, чтобы сдаться. В нем впустую пропадала нежность, теплилась эгоистичная любовь, любовь, совершенно непохожая на его собственную: расчетливая и обусловленная, когда ты мне – я тебе. У чудовища Гидеона не было и причины для существования. Оно было одиноко, но при этом неутомимо, проклято знанием истинной формы пустоты, обречено на вечные поиски второй половинки. Им двигало одно-единственное качество, отчаянная потребность в недостижимом признании.

Чудовище Гидеона не имело постоянной формы и безостановочно менялось, заметное только когда стояло в тени на краю поля зрения, и при этом прямо на него не могли взглянуть. Миниатюрное, оно было вездесуще, как пчелиное жало или эмболия, пузырек, закупоривший вену. Огромное, оно было безустанно, как фанатизм или климатические изменения. Чудовище Гидеона выглядело как бесплодные царства, карту которых он никогда не сумеет составить, и героический конец, которого он никогда не достигнет. Он составил свое чудовище из знакомых вещей, всякой всячины, какую только сумел набрать: глаза – из его бессмысленных достоинств, жилы – из главного порока. Гидеон взял скорбь, от которой никогда бы не скрылся, и привязал ее к чудовищу вместо тени. Его переполняли воспоминания: свежий осенний воздух, первый укус яблока, поцелуй в испуге на парижском мосту. Его сковывали нерушимые цепи мимолетной радости, испытанной и утраченной Гидеоном.

Когда он открыл глаза, чудовище уже двигалось. Оно медленно шло по дворику, поглощая все на своем пути, словно затмение. Серое небо, с которого лил дождь, потемнело настолько, что на нем уже виднелись проблески недосягаемых звезд – актеров комедии с трагическим концом, спокойного действа, которое не продлится долго. Париса замерла, ее лоб блестел от пота, а взгляд смягчился от понимания и вместе с тем – страха. Она заметила чудовище издалека и дико вытаращилась на него, едва не поглощенная ужасом. Тогда Гидеон изменил ее оружие. Вместо меча в ее руке возникла игрушка, волшебный шар – встряхни его, и он даст ответ на любой вопрос, без устали мотавшийся в глубинах ее души. Подскажет мысль, чтобы она осталась жива и не сложила руки. Любую нужную мысль.

Этого хватило, чтобы расчистить ей путь для безумного восхождения на разрушенную стену замка. Париса истекала кровью, доспехи ржавели; замок таял. Сон поглощал сам себя, создавая безвыходную бесконечную ловушку. Париса с трудом пыталась подтянуться, крепко сжимая в одной ладони волшебный шар, и Гидеон подал ей руку – как раз в тот же миг, когда наступающую ночь пронзило воплем гнева.