— В непотребном! — взвизгнула она тонко.
Напротив скрипнула и чуть приоткрылась дверь. Оттуда кто-то подсматривал любопытными глазами.
— Здесь разговаривать будем? — вяло кивнула я на соседскую дверь, еле сдерживая зевок.
— Заходи уже, — недовольно буркнула женщина, пропуская в квартиру. — Чем от тебя несет так?
— А чем?
— Куревом и солярой, — скривила нос она и добавила недовольным тоном. — На кухню иди, все ещё спят.
Я дисциплинированно прошла на кухню.
Вчера я не особо рассмотрела её, торопилась. Обстановка была типичная — крашенные до середины зеленой масляной краской стены, белые занавесочки на узком окошке, в углу кухонного стола — кривобокий примус. Напротив — плита с двумя конфорками и белый громоздкий буфет с пузатыми потускневшими бомбошками, который занимал сразу полкухни. Нижних дверок в нём не было, там тоже пестрели шторки с рюшиками. На одной из открытых полок стояла начатая банка с квашеными огурцами — есть захотелось ещё сильнее, и я, чтоб отвлечься, продолжила разглядывать обстановку.
На одной стене в ряд вбиты большие гвозди, на которых висят старые оцинкованные тазы, на другой — большая квадратная лоскутная хренотень с десятком вышитых кармашков, из которых торчит всякая кухонная мелочь — ложки-поварёшки, верёвки с прищепками, скалка и прочая ерунда. На дощатом полу — вязанные из тряпичных полосок коврики. Я насчитала четыре, даже перед массивным титаном и то был свой самодельный весёленький коврик. Всё было бедненько, но старательно прикрывалось: то занавесочкой, то салфеточкой.
Я плюхнулась на единственную табуретку у стола.
— Ты чё сюда припёрлась? — свистящим шепотом спросила женщина, нервно оглянувшись на дверь.
— Я вообще-то здесь прописана, — не нашла никакого более лучшего ответа я.
— Да ты! Ты! — у женщины аж дыханье от возмущения спёрло, и она вполголоса разразилась бранью. Я не буду сейчас цитировать весь тот словесный поток возмущения, который вывернула на меня эта родственница, скажу лишь, что всё продолжалось долго и тон претензий постепенно повышался, пока не перешел в крик. За стеной заплакал ребенок. Послышались шаркающие шаги, и на кухне показалась старушка (та, которая спала прошлый раз). Увидев меня, она явно обрадовалась:
— Зоинька! — её сморщенное, как печёное яблочко, лицо расплылось в робкой улыбке. — Приехала.
— Уйдите отседава, мама! — рявкнула на нее женщина, и старушка, вжав голову в плечи, пугливо ретировалась.
— Тебе здесь не рады! — заявила мне женщина.
Я пожала плечами, ну не рады, так не рады. Спросить её, кем она мне приходится, я сочла неуместным. Пусть спустит пар. Между тем веки тяжелели всё больше и больше. Женщина что-то там ещё вещала, а я сидела и чувствовала, что плыву.
— Спать хочу, — сообщила я, зевая.
— Ну вы посмотрите на её! — возмущённо всплеснула руками женщина. — Как ты…
Договорить ей не дали — на кухне появился вчерашний мужичек. Точнее сперва появилась густая пелена перегара, только затем — сам мужичек.