Сюжет

Она рассмеялась.

– Никто, кроме тебя, не проживет твою жизнь.

– Напоминает один из тех трюизмов, какими мы кормили будущих магистров изящных искусств. Только вы сможете рассказать вашу собственную историю своим уникальным голосом.

– А это не правда?

– Ни разу. В любом случае, если ты живешь своей жизнью, так держать. Насколько я понимаю, ты никому ничего не должна. Твоей приемной мамы не стало. Твои сестра и тетя удалились из уравнения, по крайней мере, на сегодня. Ты заслуживаешь каждого грана счастья, что дает тебе жизнь.

Она потянулась к нему через стол и взяла его руки в свои.

– Совершенно согласна, – сказала она.

Сорока

Джейкоб Финч-Боннер

«Макмиллан», Нью-Йорк, 2017, стр. 36–38

Она решила сделать аборт. Это казалось логичным, учитывая, что ее родители хотели пополнения семейства не больше, чем она. Но ей мешало одно обстоятельство, а именно то, что родители ее были христианами, причем не елейного типа «Иисус тебя любит», а типа «в аду тебе гореть». Кроме того, закон штата Нью-Йорк наделял их правом вето в отношении Саманты (вовсе не христианки, несмотря на то, что она сотни раз по воскресеньям обтирала скамью Общины Табернакула в Норидже) и бластоцисты в паре дюймов к югу от ее пупка. Считали ли они означенную бластоцисту своим возлюбленным внуком/внучкой или хотя бы возлюбленным чадом божиим? Саманта сомневалась. Зато она не сомневалась в том, что родители решили преподать ей «урок» о воздаянии за грех из серии «в муках будешь рожать детей». Насколько все было бы проще, если бы они согласились отвезти ее в клинику в Итаке.

Опять же, Саманта не планировала бросать школу, однако беременность не оставила ей выбора. Пришлось признать, что она не относилась к девушкам, которые могут продолжать учебу, ходить на выпускной и метать копье на девятом месяце, не говоря о том, чтобы сдавать все контрольные, тесты, зачеты и семестровые работы, отлучаясь иногда из класса поблевать в туалете. Нет, на четвертом месяце ей диагностировали повышенное кровяное давление, прописали постельный режим ради здоровья ребенка и вынудили без суда и следствия (и возражения со стороны родителей) завершить образование. И никто из ее учителей и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей закончить десятый класс.

Пять оставшихся кошмарных месяцев беременности, проведенных по большей части в постели, на знакомой с детства старой кровати с четырьмя столбиками, принадлежавшей когда-то ее деду по матери (или бабке по отцу?), Саманта была сама не своя и дулась на мать, носившую ей еду. Она читала все книги, какие могла найти в доме – сперва все свои, затем материны, из магазина «Христианской книги» – и отмечала при этом, как ее мозг все хуже справляется с этой задачей, словно бы непрошенному насельнику было мало одного ее живота; приходилось перечитывать одно и то же, тщетно пытаясь удержать в голове смысл абзаца. Родители уже оставили попытки выяснить имя ее осеменителя; возможно, они решили, что она его просто не знает. (Со сколькими мальчишками, по их мнению, она переспала? Вероятно, со всеми.) Отец с ней больше не разговаривал, хотя Саманта заметила это не сразу, учитывая его неразговорчивость. Но мать по-прежнему с ней говорила, точнее, кричала на нее. И Саманта поражалась, откуда в ней столько энергии.

Утешала только мысль, что в какой-то момент все это кончится, ведь эта хрень, эта кара, не могла быть бесконечной. Значит, нужно было просто набраться терпения. Но что ждало ее дальше?

Быть шестнадцатилетней матерью ей улыбалось не больше, чем пятнадцатилетней беременной, и хотя бы в этом она рассчитывала на понимание родителей. То есть на то, что ее ребенка при первой возможности отдадут в приемную семью, и тогда Саманта, выполнив материнский долг, вернется в школу, правда, уже в тот дебильный класс, от которого оторвалась пять лет назад, и будет вынуждена потерять еще год перед тем, как поступит в колледж и свалит из Эрлвилла. Но хотя бы так.

Эх, наивная юность. Неужели она всерьез верила, что ее родители однажды прозреют и признают, что рядом с ними вот уже пятнадцать лет живет разумное человеческое существо со своими планами, целями и стремлениями? Обдумывая такую возможность, она рискнула обратиться к одному из «консультантов по абортам» (во всяком случае, так они назывались) с последней полосы «Репортера-курьера», предлагавших подыскать «любящую христианскую семью вашему малышу!» Но мать Саманты об этом и слышать не хотела.

Выходило, что воздаяние за ее грех не имеет срока давности.

– Погодите! – кричала она родителям. – Я не хочу этого ребенка, и вы его не хотите. Так давайте отдадим его тем, кто его хочет. В чем проблема?

Проблема, очевидно, была в том, что этого не хотел Бог. Он послал Саманте испытание, но она не справилась и теперь должна была всю жизнь расплачиваться.

Это было безумием, дикостью. Хуже того – чем-то нелогичным.