Сюжет

Но ей было пятнадцать. И ее никто не спрашивал.

Глава пятнадцатая

С чего бы ей передумать?

Все это время страница Талантливого Тома в твиттере не подавала признаков жизни, но внезапно, в середине декабря, ожила – не с криком, но с брюзжанием в пустоту:

@ДжейкобФинчБоннер не автор романа #Сорока.

Джейк с облегчением отметил, что никакой реакции на это не последовало, вероятно, потому что реагировать было просто некому. За шесть недель в твиттере пользователь под ником Талантливый Том не счел нужным установить аватарку, указать свои данные или хотя бы местоположение. Он сумел обзавестись всего двумя подписчиками, скорее всего, ботами откуда-нибудь с Дальнего Востока, но было похоже, что отсутствие публики ничуть его не смущало. Следующие недели он продолжал коротко, но последовательно клевать Джейка:

@ДжейкобФинчБоннер вор.

@ДжейкобФинчБоннер плагиатор.

Анна улетела в Сиэтл уладить свои дела. А когда вернулась, Джейк взял ее на Лонг-Айленд, на традиционную семейную хануку[47] с родственниками отца и их детьми. Он впервые привел кого-то на этот праздник, чем вызвал неизбежные подколы со стороны родни, но Анна заслужила всеобщее одобрение, подав к столу жареного лосося на кедровой доске.

Формально она еще не окончательно перебралась в Нью-Йорк – свою квартиру в Западном Сиэтле она сдала в субаренду, а мебель перевезла на склад – тем не менее оперативно устроилась в студию подкастинга в Среднем Манхэттене и еще продюсером передачи о высоких технологиях на радиостанции «Сириус». Несмотря на то, что Анна выросла в захолустном городке в Айдахо, она вмиг переняла бешеный нью-йоркский темп и уже через несколько дней после возвращения вполне могла сойти за типичную столичную штучку, помешанную на работе и вечно куда-то спешащую, не замечая окружающего шума и гама, сводящего с ума всех приезжих. Но она была счастлива. По-настоящему, безудержно счастлива. Каждый день она начинала с того, что терлась о Джейка всем телом и целовала в шею. Она узнала, что он любит из еды, и взяла на себя заботу об их совместном питании; Джейк, не умевший толком готовить, был этому только рад. Кроме того, Анна влилась в культурную жизнь города и приобщила к ней Джейка, так что довольно скоро они уже редкий вечер проводили дома, а не в театре или на концерте, или в переулках Флашинга[48], в поисках какой-нибудь закусочной с клецками, о которой она где-то вычитала.

Издателю @ДжейкобФинчБоннера стоит быть готовым к возврату средств за все экземпляры #Сороки.

Кто-то должен сказать @Опре, что она связалась с очередным самозванцем.

Анна захотела кота. Очевидно, это была ее давняя мечта. Они с Джейком отправились в питомник и взяли одного вальяжного котика, сплошь черного, не считая одного белого носочка, который деловито обошел квартиру, пометил кресло (Джейк любил в нем читать) и решил, что будет жить долго и счастливо. (Он получил имя Уидби, в честь острова.) Анне снова захотелось увидеть бродвейскую постановку – на этот раз настоящую. Джейк обратился к Матильде, имевшей связи в театральных кругах, достал билеты на «Гамильтона»[49] и взял абонемент на весь сезон. Анна увлеклась гастрономическими турами по Нижнему Ист-Сайду, историческими экскурсиями по Трайбеке и гарлемскими кафе с госпелами – всем тем, на что нью-йоркцы (или те, кто считают себя таковыми) обычно задирают нос, предпочитая любознательности надменное невежество. Анна стала сопровождать Джейка, когда позволяла работа, на его читки и встречи с читателями – в Бостон, Монклер, Вассарский колледж – и они провели пару дней во Флориде после Майамской книжной ярмарки.

Джейк начал замечать фундаментальное различие между ними, заключавшееся в том, что Анна смотрела на любых приближавшихся к ним незнакомцев с явным интересом, тогда как он – с тревогой; это было так же свойственно ему теперь, когда он стал «знаменитым писателем» – форменный оксюморон, как он обычно говорил на интервью, изображая саму скромность, – как и раньше, когда его окружала аура неудачника, словно радиоактивный хула-хуп. В жизни Джейка, неотделимой теперь от жизни Анны, начали возникать новые люди, и он впервые за много лет стал общаться с кем-то, помимо коллег-писателей, работников издательского бизнеса или хотя бы книголюбов, о чем-то, помимо того, чью книгу кто купил и за сколько, чей второй роман продавался хуже некуда, какой издатель потерял работу, неоправданно вложившись в перехваленного писателя, и какие блогеры чью сторону заняли по поводу обвинения в «приставаниях» на летней писательской конференции. Джейк с удивлением обнаружил, что существует масса тем для разговоров помимо писательства: политика, еда, интересные личности и их достижения, а также классические голливудские комедии, телевидение, автокафе и активизм – столько всего увлекало людей, о чем он до недавнего времени имел самые смутные представления.

Джейк отметил, с какой теплотой его знакомые из книжного мира, видевшие Анну второй-третий раз, приветствуют ее, иногда наклоняясь к ней для поцелуя или объятия даже раньше, чем к нему. Анна запоминала их имена, имена их родителей и домашних животных (и не путала кошек, собак и прочую живность), кто где работал и чем был недоволен, и обо всем расспрашивала их, пока Джейк хлопал глазами, натянуто улыбаясь, и поражался, как Анна умудряется так быстро столько всего выяснить об этих людях.

И запоздало догадывался, что она просто не стеснялась спрашивать.

С его родителями Анна в два счета установила традицию обедать раз в месяц, выбрав для этого один китайский ресторан (его похвалил Адам Платт[50]), приютившийся под Манхэттенским мостом. Джейк стал видеться с родителями чаще, чем до Анны, когда теоретически мог располагать своим временем, как ему заблагорассудится. В течение зимы он наблюдал, как Анна становится своим человеком для его родителей, вникая в работу матери в школе, в перипетии отца с его деловым партнером и в грустную бесконечную историю о соседях через два дома по другой стороне улицы, чьи подростки-близнецы пускали свои юные жизни под откос и тянули за собой всю семью. Анна хотела отправиться весной на дворовую распродажу с мамой Джейка (сам он с детства всеми силами уклонялся от этого) и разделяла горячую симпатию отца к Эммилу Харрис[51]; на глазах у Джейка они двое просматривали график ее туров и строили планы посетить ее концерт будущим летом в «Колизее Нассау». Рядом с Анной родители Джейка говорили о себе, о своем здоровье и даже об их чувствах по поводу успеха сына охотней, чемкогда-либо раньше, и он невольно напрягался, хоть и признавал, что это всем идет на пользу. Он всегда принимал как данность, что родители любят его, но эта любовь была, скорее, проявлением их родительского долга, нежели выражением личного отношения. Изначально они любили его как сына, а когда он добился успеха как писатель, эта любовь получила надежное обоснование. Тогда как Анну, не связанную с ними узами родства и не добившуюся признания за какие-то особенные достижения, они признавали – нет, любили – просто так.

Однажды в воскресенье под конец января, после их традиционного обеда в китайском ресторане, отец отвел его в сторонку и спросил, каковы его намерения в отношении Анны.

– Разве это не отец девушки должен задавать такой вопрос?

– Ну, считай, что я спрашиваю от имени ее отца.