Мертвая женщина играет на скрипке

— Проводишь? — дочь смотрит слегка мимо меня, как будто обращаясь к кому-то за правым плечом.

Это означает, что она смущена необходимостью и просит не отца, а так вообще Мироздание в целом.

— Я думал, что ходить с родителями — зашквар, — удивился я, закрывая ноутбук.

— А я думала, что «зашквар» говорят только старые пердуны.

— «Старый пердун» — хейтспич, — пожурил ее я, — правильно «возрастной».

— Ну пап, ты же обожаешь все контролировать. Все равно будешь спрашивать «где» и «что».

Контролировать? Да такого распиздяя, как я, еще поискать! Дети очень странно видят родителей.

Или родители странно видят себя.

Люди вообще странные.

«Воспитательное общежитие имени пистолета Макаренко» — гласила вывеска у входа в старый двухэтажный дом, где первый этаж облупился штукатуркой по кирпичу, а второй темнел замшелым срубом.

Я сначала подумал, что это со мной шутит подсознание, но оказалось — нет, не со мной. Слово «пистолета» было напечатано в тон табличке на виниловой самоклейке и наклеено перед фамилией. Видимо, поверх имени. Как бишь его звали-то? Не помню. Человек-фамилия.

— Ну все, спасибо, дальше я сама, — нетерпеливо и нервно сказала Настя.

— Ладно, не буду мешать взрослой и независимой девушке делать себе имидж. Я на связи.

— Иди уже!

Не успели.

— Антон? Настин папа? — из дверей выглянула женщина лет сорока, с полноватым добрым лицом и растрепанной прической. Она вытерла руку о передник и протянула мне для пожатия.

— Я этот человек, — надо же, вот так, прям за руку? Отвык. После второй пандемии рукопожатия стали не то, чтобы неприличны, но слегка интимны. Знак доверия. Почти как поцелуи. Но здесь, кажется, об этом не слышали.

— Заходите, пожалуйста!

Настасью перекосило, и она закатила подведенные багровыми тенями глаза.

— Не стоит, наверное, — попытался я, — столько дел, знаете ли…