— Подавятся.
— Хупавый ты, странь. Но если уж они Невзора порушали, то за тебя я и пенязи покляпой не дам.
— А Невзор разве не сам?
— Дурной ты.
— Какой есть.
— А, что с тобой говорить теперь-то… — Фигля печально махнула рукой, развернулась и ушла.
На площади настраивали инструменты Клюся со товарищи, негармонично подвывали клавиши, гулко, как в бочку, тум-тумкал Виталиковский бас. Мои временные воспитанники и моя постоянная дочь паслись плотной стайкой неподалеку, а я увидел в толпе Петровича. Бывший коллега и наставник имел вид озабоченный и слегка нетрезвый.
— Привет, — сказал он задумчиво, — празднуешь?
— Ну, такое… — уклонился я от прямого ответа по методу дочери.
— А я вот все думаю — не одеться ли на этот маскарад какашкой и не испортить ли всем праздник.
— С чего такие мысли? — удивился я.
— Слушай, Антох, а ты как к идее бессмертия относишься? — спросил он неожиданно.
— В каком смысле?
— В индивидуальном. Хотел бы жить вечно?
— Нет, наверное. Вечно — это как-то слишком дофига. Крыша съедет наглухо, я думаю.
— Отчего же?
— Ну, вся человеческая мотивация — это смерть и секс, который тоже немножко про смерть. Мы так к нему стремимся, потому что знаем, что умрем. Если убрать смерть, то это будут уже не люди, а какие-то другие существа. То есть люди, став бессмертными, все равно некоторым образом умрут. Эта идея кусает себя за хвост.
— Мудрено, — сказал Петрович.
— Так и вопрос непростой.
— То есть, ты бы отказался от бессмертия ценой потери человечности?