У меня не будет Насти.
Люди созданы природой так, что острее воспринимают и лучше запоминают боль, чем радость. Мы сформированы негативным опытом. Потому радость обретения никогда не перевесит горечь потери. Вот эта пляшущая у сцены девчонка через несколько лет вырастет и уйдет в свою жизнь. Я в любом случае останусь один. Но, черт меня заешь, я не лишу ее этой жизни! А если кто-то попробует перешагнуть через меня…
Я развернулся и пошел искать Лайсу.
Полицейская капитан была в вызывающе штатском — не выше середины бедра и с открытой спиной. Она сидела в одном из уличных кафе в полном одиночестве и, кажется, обрадовалась, когда я к ней подсел.
— Празднуешь? — спросил я.
— Не знаю, — пожала голыми плечами Лайса, — сама пока не определилась. А ты? Поговорил с женой?
— Никак не получается. Меня к ней не пропустили, представляешь?
— И не пропустят, — девушка взмахнула рукой, и я внезапно понял, что она прилично набралась. — Судебный запрет.
— В смысле?
— Твоя дражайшая объявилась сегодня утром в оркестре и сразу же через некое доверенное лицо подала судебное требование. В отношении преследующего ее бывшего мужа.
— Бывшего?
— Есть понятие «фактического развода», его в данном случае достаточно. Запрет был принят по упрощенной процедуре в виду «очевидности состава». Судья в выходной день аж рысью на работу прибежал!
— Но ты же понимаешь…
— Я все понимаю! Но это ничего не меняет, — грустно засмеялась она. — Сегодня, так или иначе, все закончится. Хочешь глинтвейна?
— Значит, ты мне не поможешь?
— Нет.
— Тогда хочу. Глинтвейна.
Я сходил к стойке и взял две глиняных кружки с горячим напитком.
— Вроде не холодно, почему глинтвейн? — спросил я.
— Традиция, — пояснила Лайса. — В праздник его даже детям наливают. У нас много традиций.