— Ну, во-первых, это он навел шальных ребятишек на Золотника, а во-вторых, вы ведь еврей. А Пан служил немцам в Минске. Чуете, чем дело пахнет?
Краем глаза Рябцев поймал одобрительный взгляд Шишкина. Пинчук нахмурился, и на его лице пробежала тень беспокойства.
— Вот оно как, — медленно проговорил он.
— Именно так, Федя, — произнес старший опергруппы. — Так что лучше расскажи про этого Пана, что слышал. От других людей, разумеется.
— А позвольте, Сергей Филиппович, полюбопытствовать, как выглядит этот Пан.
— Среднего роста, русые волосы, ни худой, ни толстый, лет тридцати пяти примерно. Служил в СС. Или в гестапо.
— А шрама на руке нет? Вот здесь. — Мужчина показал на сгиб левой кисти.
Шишкин и Рябцев переглянулись.
— Есть, — соврал Василий, перед тем как капитан успел что-то сказать.
— Черт! — Пинчук с досадой стукнул кулаком по столу и выругался на незнакомом языке, похожем на немецкий.
В комнату заглянула Роза Семеновна.
— Фима, что ты так ругаешься? — недовольно заметила она.
— Мама, иди, все в порядке, — успокоил ее Федор. — Нечаянно вырвалось.
Женщина буркнула что-то под нос и скрылась в коридоре.
— Рассказывай, Федя, — ободряюще произнес Шишкин.
Пинчук вздохнул.
— Встречал я эту сволочь в Минске. Несколько раз перед войной, потом — во время оккупации. Фамилии его я не знаю, но он работал недалеко от нашего дома. Поэтому я его видел периодически.
— Где именно? — уточнил старший.
— В горисполкоме, но не знаю точно, кем он там работал. Был не из главных — тамошнее начальство я знал. У некоторых из них сынки были у меня завсегдатаями. А вот когда фашисты пришли… Маму-то я спрятал, потому что сразу понял, что ее ждет. И меня заодно, потому как мы евреи. Но тоже был настороже. А потом кто-то донес про нас. Нам помогли, и мы сбежали в Липень. Может, помните, Сергей Филиппович, Каретника?
— Ну еще бы, — усмехнулся капитан. — Авторитетный вор был. Не знаю, правда, где он сейчас. Говорят, пропал куда-то еще по весне, да так больше никто его и не видел.