— Вот-вот. Мне Каретник тогда и помог уйти вместе с мамой. Прятались мы в Липене у одной старушки. Точнее, пряталась-то мама. Чудом все облавы пересидела. Старушка меня записала как своего родственника, сбежавшего от произвола большевиков. Потом, как немцев вышибли, мама перестала прятаться, да и я вздохнул спокойно.
— А сама старушка-то где? — спросил Рябцев.
— В дальней комнате, — кивнул в сторону Пинчук. — Мама за ней ухаживает. Наталье Степановне уже под девяносто, да и болеет она.
— Да, Федя, интересная и печальная история. Но ты сказал, что видел этого Пана в Минске уже при немцах.
— Видел, хотя уже не так часто, как до этого. В немецкой форме постоянно щеголял. Не разбираюсь в их чинах, но явно не рядовой и не мелкая сошка. И знаете… — Мужчина снова сделал паузу. — Мне кажется, этот хлыщ фашистский здесь, в городе.
— Видели его? — тут же спросил Василий.
— Если это он. Раза два встретился. С усами, небольшой бородкой, в каком-то задрипанном плащике и кепочке. Я еще первый раз, когда увидел, подумал: знакомое лицо. А второй раз меня как осенило — на того гада похож.
— И когда последний раз ты его видел? — уточнил Шишкин.
— Да буквально вчера. Недалеко от рынка.
— А он тебя узнал?
— Понятия не имею. Но разглядывал меня пристально.
Пинчук встал, достал из серванта графин с золотисто-коричневой жидкостью.
— Коньячку, граждане начальники? — предложил он.
— Воздержусь, — сказал капитан.
Рябцев тоже помотал головой. Федор извлек большую пузатую рюмку, наполнил почти до краев коньяком и залпом выпил. Всю его хитрость и скользкость как рукой сняло.
— Да, Федя, не повезло тебе, — сказал Шишкин без всякой издевки в голосе. — Этот Пан уже Золотника положил. Не сам, конечно, а навел кого надо. И тебе за свою жизнь опасаться стоит. Поэтому ты можешь сдать эту гниду со всеми потрохами.
— Так уже сдал, — заметил Василий.
— Верно. Но Пан об этом пока не знает.
— Так что же мне, все бросить и на дно залечь? — Пинчук посмотрел на офицеров.
— Пока не надо, но будь осторожнее. И мы за твоей квартиркой присмотрим. На всякий случай. Все понял, Федя?