Непоминающее движение и среда московских интеллигентов и дворян несколько отличалось от других ветвей катакомбников своим скрытым либерализмом, а в общем и оно было разнообразным. Очень непросто было тогда противостоять красному колоссу. Все очень боялись красного окружения, ия, мальчишка, усвоил, что нельзя ничего говорить при чужих. Пиком надежд были сороковые годы, когда пахло вторжением в Россию. После войны начался упадок непоминающих общин, а потом и их вырождение.
Я — свидетель именно этого печального периода упадка. Просто я вспоминаю, сквозь толщу лет, что были, были совсем другие люди, совсем по-другому, чем сергиане, верившие в Бога. Трагедия и наших ушедших, и нас всех в том, что была очень давно перервана пуповина с русским народом и старообрядчеством. А без этой подпитки все выродилось и захирело. Истоки этой трагедии России и православия лежат еще в синодальном периоде нашей Церкви, когда она стала во многом канцелярским учреждением Империи. Революция и большевизм усугубили и поляризовали эти процессы. У нас было и народное, пугачевского типа, восстание — погром и бунт разложившегося гарнизона в Петрограде, и большевистское сакральное строительство религии атеизма. Лениным и Сталиным было построено полностью ненормальное, преступное общество и государство.
Термин «тоталитарный» даже не подходит к распавшемуся СССР, он излишне мягок. Это где-нибудь в Германии и в Южной Америке был тоталитарный режим, а в России был извращенный, ненормальный режим сакрального атеизма и богоборчества. Все было гораздо хуже и страшнее, чем пишут и писали советологи. Они-то все это писали в своих Оксфордах, Гарвардах, а не жили в Совдепии, и на своей шкуре не знают всех особенностей большевизма. Беда в том, что в 1991 году не было никакой даже псевдореволюции — просто коммунисты, как питоны, поменяли кожу и раскраску, оставшись по-прежнему у власти. Наше шестидесятничество и диссидентство, в среде которых прошла моя молодость, вовсе и не думали так скоро побеждать коммунистов — номенклатура все сделала сама, без нас. Им надо было переделить госсобственность, что они успешно и сделали. А демократия, а всякие свободы — это только ширма, за которой все ускоренно делили и крали. Милован Джилас правильно писал и пишет о «новом классе» — у нас все именно так, но еще и гораздо хуже. А Запад и целом плохо себя вел и в тридцатые годы, плохо он ведет себя и сейчас, закрывая глаза на то, что происходит в России. Поэтому надежда только на внутренние силы.
Большевизм воспитал огромный, совершенно новый, ранее никогда не бывший, советский народ, у которого с русским народом только одно обшее — русский язык, и ничего больше. Русских сейчас осталось мало-мало и они в загоне, так как не нужны ни Западу, ни огромному советскому народу, ни правящей номенклатуре — «новым русским». Так что ситуация довольно желтенькая и пессимистическая. С наследием Российской Империи покончили большевики, а с наследием СССР — «новые русские», то есть перекрашенная в компрадорскую буржуазию партноменклатура во всех ее поколениях. Постсоветская номенклатура размножается и постоянно усиливается как разновидность болезнетворных бактерий, отравляющих и территорию бывшей России и остатки ее народа. В таких условиях намечается размежевание между большим советским народом и малым народом России, ставшим, по воле Господа, новым народом Израилевым. Страшные гонения на Церковь и на верных ей чад, огромное число новомучеников Российских приготовили русскому народу особое место у трона Царя Небесного. Есть много общего у судеб окраин погибшей Византии — Сербии, Болгарии, Румынии, России. Мы все — частицы одного огромного разбитого сосуда, откуда издревле причащались и в Косово, и на Куликовом поле, и в советские годы. Это кровавое причастие кровью славянских праведников будет, по-видимому, продолжено и в будущем. Ну, а говорить всерьез о Московской Патриархии вообще не стоит — это православное по внешнему виду подразделение партноменклатуры и ее спецслужб, и ничего больше. К сожалению, появление в России Зарубежной Церкви было тоже совершенно неудачным. Сами зарубежные русские священники — дети и внуки первой волны эмиграции — сюда не пожелали приехать и миссионерствовать, а вместо них сейчас действует скопище откровенных провокаторов и отбросов Московской Патриархии, принятых под крыло Зарубежным Синодом. Выжившие в условиях террора катакомбники — это то зерно, из которого возрастет новая русская, свободная от всех пут Православная Церковь. Но этот процесс нескорый и очень трудный, и связан он с осознанием себя русскими и православными остатками русского народа, который только сейчас начал отходить от безликой массы советских скопищ. Налицо гигантская национальная катастрофа великорусской нации, добровольно ставшей материалом для утопических экспериментов кучки международных каторжников и авантюристов. Вопрос сейчас стоит трагически: быть или не быть русскому народу, а если быть, то на какой территории и в каком количестве.
Те непоминающие катакомбные общины, которые угасали при мне, и в которых я молился в молодости, были очень далеки от синодального дореволюционного православия. Во многом они даже возникли из оппозиционных Святейшему Синоду религиозных кругов. Фактически, старообрядцы были религиозными диссидентами с 17 века, а либеральная интеллигенция уже давно искала иного религиозного устройства русской жизни, чем утверждал Святейший Синод и императорский Санкт-Петербург. В сильной степени и Московское славянофильство было оппозиционно и Синоду, и политике последних Императоров. Ведь даже такой видный Иерарх как Митрополит Антоний Храповицкий писал об усталости русской Церкви от «романовщины». Да и наше белое движение было в своей очень большой части не попыткой реставрации старой России, а правой традиционалистской революцией.
Оказавшись в экстремальных условиях большевистской диктатуры и террора, непоминающие попытались вернуться к древнерусским истокам православия, отбросив весь постылый и ненужный им синодальный опыт. Именно в ревизии синодальной Церкви, в пересмотре ее окостенелой казенности, приведшей Россию в лапы большевиков, с моей точки зрения, основная поучительная для сегодня ценность опыта непоминающих. Христос — это любовь, любовь пронизывала наши непоминающие общины: любили Россию, любили православие, любили Господа, Матерь Божию и весь сонм русских святых и новомучеников Российских. И Николая II, и Цесаревича Алексея, и всю царскую семью любили не столько за их Августейшее происхождение, а за смирение и кроткое мученичество, и верность идеалам нашей Византийской Восточной Церкви.
Список упоминаемых лиц, ранее мало встречавшихся в библиографических данных Величко Валериан Вадимович — потомственный дворянин, московский врач, коллекционер. Упоминается в каталоге Третьяковской галереи как бывший владелец альбома Тропинина; в каталоге собрания икон П. Д. Корина — как бывший владелец икон. Зоя Вадимовна, Наталья Вадимовна — его сестры.
Киселева Зоя Васильевна — дочь профессора Киселева, ее портрет в 3-м томе сочинений Даниила Андреева; там же, во 2-й книге 3-го тома — данные о ней. Милитина Григорьевна Киселева — мать Зои Васильевны, жена профессора.
Строганов Алексей Николаевич — профессор. Строганов Сергей Николаевич — профессор. Строганова Надежда Александровна — жена профессора А. Н. Строганова, упоминание о ней есть в 3-м томе собрания сочинений Даниила Андреева.
Введенская Мария Михайловна — земский врач, корреспондент Даниила Андреева. Упоминается в библиографических данных в 3-м томе собрания его сочинений.
Смирнов Глеб Борисович — потомственный дворянин, профессор, художник. Упоминается в справочнике Союза художников и в 3-м томе сочинений Даниила Андреева. Смирнова Любовь Федоровна — жена Г. Б. Смирнова (в девичестве Абрамова, дочь генерал-лейтенанта Ф. Ф. Абрамова). О семье Абрамовых во всех справочниках о гражданской войне с буквы А (упоминается старший брат, а также дядя, генерал-лейтенант Филимонов, Кубанский войсковой атаман). Смирнов Алексей Глебович — сын Г. Б. и Л. Ф. Смирновых (в 3-м томе сочинений Даниила Андреева напечатаны его воспоминания о поэте). Абрамова Любовь Яковлевна — вдова генерала Ф. Ф. Абрамова-старшего.
Картавцев Илья Михайлович — потомственный дворянин, геральдик, библиограф. Долгое время — политзаключенный. Картавцева Ирина Михайловна — его сестра.
Тур Екатерина Петровна («тетя Катя Тур») — потомственная дворянка. Знакомая семьи гр. Толстых. Непоминающая с самого истока этого движения.
Ивашев-Мусатов Сергей Николаевич — потомственный дворянин, прямой потомок декабриста, художник. О нем данные в каталоге Союза художников СССР.
Тюлин Михаил Иванович — потомственный иконописец; реставратор и гениальный фальсификатор древних икон.
Архимандрит Серапион Машкин — оптинский монах, оригинальный философ, корреспондент Н. А. Строгановой.
Строгановская моленная
Кончается двадцатый век. В дымку прошлого уходят не только двадцатые, тридцатые, сороковые, но и пятидесятые, и шестидесятые годы. Наша семья Смирновых после революции, с начала двадцатых годов обосновавшаяся в Москве, была связана с Катакомбной Церковью. Чекисты называли в те, теперь уже очень далекие, двадцатые годы катакомбников «тихоновцами». «Опять тихоновца поймали», — с радостью сообщали они друг другу, улыбаясь своими деревянными улыбками недочеловеков и поигрывая мускулами в кожанках, содранных с расстрелянных русских летчиков, чьей формой они были в императорской армии.
Жила наша семья в бывшей гостинице «Славянский базар», где занимала два номера. В одном из этих номеров бельэтажа прошло мое детство и юность. Как православные люди из дворянской семьи, все три поколения Смирновых, оказавшись в Москве, ходили сначала в церковь Гребневской Божьей Матери на Лубянской площади, но там при них приход захватили обновленцы, что всех очень возмутило. Тогда они стали ходить и церковь Николы в Кленниках на Маросейке, где сначала служил отец Алексей Мечёв, а потом — его сын, отец Сергий.
Мой дед, Борис Васильевич Смирнов1 — художник круга передвижников — прожил часть жизни в Малороссии, где оставил заметный след в украинском искусстве. В молодости он много путешествовал по Монголии и Китаю. В помещичьих церквах Украины и родной ему Тамбовщины, родной губернии дворян Смирновых, он в модернистском духе2 расписал две церкви. Тогда любили писать ангелов и святых, похожих на врубелев-ского демона и на барышень из семьи Праховых, с которых В. М. Васнецов писал свои образа.