– Ради бога, успокойся, братец.
– Вы тоже виноваты, – стонал Литума. – Все вы меня обманули. Сволочи, предатели, вы должны были бы умереть от угрызений совести.
– Разве мы не выманили его из Зеленого Дома, Литума? Разве мы не помогли тебе расправиться с ним? Один бы ты не смог.
– Мы отомстили за тебя, братец. И Дикарка тоже – видишь, как она его царапает?
– А раньше-то, раньше-то что вы думали, – всхлипывая, говорил Литума. – Все вы были в сговоре, а я сам ничего не знал и верил в вас, как дурак.
– Братец, мужчины не плачут. Не надо так. Мы всегда любили тебя.
– Что было, то прошло, брат. Будь мужчиной, будь мангачем, не плачь.
Братья Леон и Дикарка, которая наконец оставила в покое стонавшего слабым голосом Хосефино, ободряли Литуму: пусть он возьмет себя в руки, мужчины закаляются в несчастьях, обнимали его, отряхивали с него песок – забудем прошлое, ладно? Начнем все снова, хорошо? Брат, Литума, братишка. Он то беззлобно бормотал что-то, наполовину утешившись, то опять приходил в ярость и пинал лежащего на земле Хосефино, то улыбался, то грустнел.
– Пойдем, Литума, – сказал Хосе. – Может, нас увидели из поселка. Если позовут фараонов, нам не поздоровится.
– Пойдем в Мангачерию, братец, – сказал Обезьяна. – Допьем писко, которое ты привез, это подымет твой дух.
– Нет, – сказал Литума. – Вернемся к Чунге. Он решительно зашагал к поселку, а когда Дикарка и братья Леон нагнали его, принялся свистеть во всю мочь. Далеко позади, хромая, со стонами и воплями тащился Хосефино.
– Тут самое веселье, – сказал Обезьяна, придерживая дверь, чтобы пропустить вперед остальных. – Только нас не хватало.
Усатый толстяк в очках вышел им навстречу.
– Привет-приветик, друзья. Куда же вы делись? Пойдемте, ночь только начинается.
– Музыку, арфист, – воскликнул Литума. – Даешь вальсы, тондеро, маринеры.
Он, спотыкаясь, прошел в угол, где помещался оркестр, и упал в объятия Боласа и Молодого Алехандро, а толстяк и косоглазый тем временем тащили братьев Леон к бару и угощали их пивом. Сандра поправляла Дикарке волосы, Рита и Марибель засыпали ее вопросами, и все четверо жужжали, как осы. Оркестр начал играть, посетители отхлынули от стойки, с полдюжины пар уже танцевали под нимбами зеленого, голубого и фиолетового света. Литума подошел к стойке, умирая от смеха.
– Чунга, дорогая, до чего сладка месть. Слышишь? Кричит, а войти не смеет. Мы избили его до полусмерти.
– Меня чужие дела не интересуют, – сказала Чунга. – Но вы мое несчастье. Прошлый раз меня по твоей милости оштрафовали. Хорошо еще, что сегодняшний скандал разыгрался не в моем доме. Что тебе налить? Здесь кто не пьет, тому скатертью дорога.
– До чего ж ты груба, Чунгита, – сказал Литума. – Ну да ладно, я не обижаюсь, налей что хочешь. И себе тоже, я угощаю.
Между тем толстяк хотел повести Дикарку на площадку для танцев, а она упиралась и вырывалась.