Перед домом в Массифе все уселись за трапезу. На земле были разостланы циновки, а для наиболее почетных гостей поставлены столы и скамьи. Зильпа велела забить множество баранов и даже двух телят, чтобы показать простому люду богатство своей семьи. И гости, в большинстве своем постившиеся из любви и уважения к покойному судье, принялись поглощать вкуснейшие яства, поначалу сдерживая себя, чтобы не повредить пустому желудку, но затем со все большим азартом и жадностью. То и дело приходилось им вытирать рот и руки, блестевшие от жира. Поначалу все пили только воду, потом стали подмешивать в воду вино, позже перешли на чистое вино, а под конец на «шекер», крепкий беловатый напиток – подслащенную медом смесь перебродившего гранатового сока, сока моченых фиников и ячменя.
Они ели, пили, беседовали между собой. Обменивались взглядами на то, что теперь будет. Давным-давно они жили в этой земле, семь поколений сменилось с тех пор, как сюда вторглись их предки-кочевники, все уже привыкли владеть землей и ее обрабатывать, привыкли копать колодцы и жить в настоящих прочных домах, перенимая все это у прежних жителей этих мест и смешиваясь с ними. Те, в свою очередь, привыкли к богу Ягве, а они, пришельцы, не задевали местных богов; тем более что боги эти были очень покладистые и, не скупясь, одаривали новых жителей своим благоволением и щедрыми дарами земли. Судья Галаад позволял каждому, живущему здесь, жить и поступать по-своему, но стоило сынам Аммона и Моава напасть на кого-либо из жителей, он обрушивал на их головы свой разящий и победоносный меч. Удастся ли вновь найти такого судью, покладистого со своими, безжалостного и несгибаемого с врагами? Сперва украдкой, потом все чаще и уже открыто жители Массифы поглядывали на тех, на кого выбор мог пасть в первую очередь, – на сыновей Зильпы; они раздумывали, прикидывали так и этак, взвешивали все за и против и не могли прийти к единому мнению.
Не забыли они и Иеффая и сравнивали его со сводными братьями. Теперь, без волос и бороды, на его крупном широколобом лице еще четче проявились резкие и решительные черты – крутые скулы, необычайно плоский нос, мощный подбородок и полные, легко раздвигающиеся в улыбке губы. И большинство подумало, а кое-кто даже сказал вслух: «Жаль, что Зильпа не родила Галааду такого сына».
Зильпа усадила Иеффая не за тот стол, за которым сидела сама со своими сыновьями, а за тот, где пировал ее управляющий. Место это было не то чтобы оскорбительное, но и не самое достойное. Иеффай воспринял это со смешанным чувством – Зильпа и рассердила и позабавила его – и вскоре утешился тем, что гости чаще и приветливее поглядывали на него, чем на его братьев.
Когда с наступлением темноты пиршество закончилось, Зильпа с сыновьями и Авиям поднялись на плоскую крышу дома, чтобы насладиться вечерней прохладой. По приглашению священника к ним присоединился и Иеффай.
После недолгого молчания он заявил:
– Я не буду долго надоедать вам своим присутствием. Завтра утром как можно раньше я отправлюсь назад, в Маханаим. Теперь, когда судья Галаад в погребальной пещере, мне придется стать главой семьи и одним из отцов города в Маханаиме, так что у меня там много дел.
Молчание было ему ответом. Снизу доносились голоса женщин и детей, убиравших остатки трапезы и наводивших порядок во дворе и в доме, в соседних домах и на улице тоже еще слышались затихающие звуки позднего вечера. И Зильпа нарушила молчание, бросив безразличным тоном, как бы невзначай:
– Боюсь, ты с самого начала неправильно понял свое место в роду Галаада, Иеффай, сын Леваны.
Но тот возразил, нимало не заботясь о том, что его грубоватый низкий голос наверняка будет слышен на улице:
– Послушай, женщина, я сын или не сын Галаада, причем его любимый сын, кому он подарил дом и земли в Маханаиме?
Гадиил и Елек одновременно открыли рот для ответа. Но священник жестом приказал им молчать и сам взял слово.
– Ты сын Галаада, – сказал он, – но в то же время ты и сын Леваны, дочери Аммона. Как ни смотреть на ее положение в доме Галаада, но уж законной его женой она, конечно, не была.
Тут Гадиил вскочил и перебил священника звенящим от гнева голосом:
– К чему все эти слова? Он не сын Галаада, а его ублюдок.
Иеффай не встал с циновки, ничего не сказал и только обвел присутствующих долгим, внимательным, испытующим взглядом. Потом сказал небрежно, почти спокойно, обращаясь ко всем и ни к кому:
– Вижу, вы посягаете на мое наследство. Вижу, вы хотите украсть у меня мой дом, земли и стада в Маханаиме. – Уже не сдерживаясь, он тоже вскочил и крикнул так, что слышно было далеко окрест в покрытом ночным мраком городе: – Говорю вам, этому не бывать. И не вы, а я буду сидеть у ворот Маханаима как первый среди отцов города!
Но вскочил он так стремительно, что развязался и упал к его ногам мешочек, висевший у него на поясе; из мешочка высыпались желтые и красные камешки, полудрагоценные лунные и солнечные камни грубой шлифовки, изображающие зверей и людей; желтые и красные фигурки засверкали в свете восходящего месяца. И все увидели, что среди них был и бык с большой головой и могучими рогами, и женщина с огромными грудями и торчащим из живота острым пупом, и мужчина с громадным членом, и все поняли: это были священные фигурки, амулеты и талисманы, посвященные богам, чуждым и враждебным Израилю.
Молча, ошеломленно уставились все на уродцев, сверкавших и мерцавших в лунном свете у их ног. Эти фигурки принадлежали покойной матери Иеффая, Леване, они были ее «терафим», ее покровители, и жена Иеффая Кетура дала их ему с собой, чтобы боги его матери, которым и она сама поклонялась, защитили его во время рискованной поездки в Массифу.
Смущенный тем, что рассыпал талисманы, Иеффай присел на корточки, чтобы их собрать, и заявил дрогнувшим голосом: