Но Елек поспешил сгладить резкость ответа, добавив:
– Мы полагали, что слух об этом достигнет твоих ушей быстрее любого гонца.
– Вы не ошиблись, – дружелюбно заметил Иеффай.
Но Самегар, младший сын Зильпы, сказал правду:
– Поминальную трапезу перенесли на завтра, чтобы ты мог принять в ней участие.
– Значит, вам пришлось из-за меня дольше поститься, – с лукавым сожалением заключил Иеффай. – А я не постился, – добавил он. – Не ожидал от вас такого внимания к моей особе. – И, все еще улыбаясь, закончил разговор словами: – Однако я, как видите, тут. – И при этом посмотрел дерзким и все понимающим взглядом прямо в лицо враждебно уставившейся на него Циллы.
Правда, тут же печально сник. Да и как было не сникнуть, когда вместо отца, всегда встречавшего сына с нескрываемой и шумной радостью, он увидел в этом доме одних недоброжелателей.
Самегар проводил его наверх, где на плоской крыше был разбит для Иеффая шатер, чтобы он мог выспаться в приятной прохладе. Иеффай с наслаждением растянулся на циновке, ухмыльнулся, еще раз порадовавшись тому, что сумел приехать так быстро, к досаде остальных, и, почувствовав приятную усталость во всех членах, уснул.
Спал он долго и крепко. Разбудил его тот же Самегар: пора было готовиться к трапезе. К младшему из сводных братьев Иеффай относился с приязнью и потому позволил себе слегка его поддразнить:
– Наверное, вовремя приехав на поминки, я вас всех тут раздосадовал?
Но Самегар ответил:
– Я бы очень сокрушался, если бы ты опоздал. – И по тону его было заметно, что говорит он искренне.
– А вот твоя Цилла не стала бы сокрушаться, – улыбнулся Иеффай. – Но ты и впрямь хороший парень.
Поглядев на него внимательно, Самегар осторожно спросил:
– Не следует ли тебе перед трапезой сбрить бороду?
– Ты прав, – сразу согласился Иеффай.
С помощью Самегара он сбрил свою короткую, торчащую вперед бороду и волосы на голове. Работа была довольно трудная, и Иеффай болтал при этом с Самегаром. Он рассказал, что у него дома, в Маханаиме, есть бритва, сделанная из нового, великолепного материала, называется «железо». Бритва эта твердая и острая и бреет бороду намного быстрее и ровнее; правда, иногда она прихватывает и кусочек кожи. Трех козочек пришлось ему отдать за эту бритву; уж очень он любит новые, полезные в жизни вещи.
Пока перед домом Зильпы делались приготовления к трапезе, родственники и друзья усопшего вновь поднялись на холм Овот, на этот раз и Иеффай был в их числе. Вновь отвалили камни от входа в пещеру, и братья с трудом отыскали место, где опустили на землю тело отца. Потом потоптались возле него, пригибая головы под низкими сводами, и, стоя в неловких позах, шепотом переговаривались. С почтением, грустью и чем-то похожим на страх глядел Иеффай на нечто бесформенное, скорчившееся в нише, бывшее некогда его отцом. Потом к ногам покойника поставили принесенные с собой дары, которые могли пригодиться ему в его новой жизни, – одежду, домашнюю утварь, блюда с кушаньями, кувшины с вином и пряности. Иеффай, собравший в глиняный сосуд срезанные с себя волосы, плавным, полным нежности к отцу жестом поставил сосуд посреди прочих даров.
Братья еще некоторое время постояли молча в окружении духов предков. Потом, еще раз поклонившись покойному, направились к выходу. Вновь завалили камнями пещеру, на этот раз наглухо, чтобы оградить мертвых от грабителей и голодных зверей, а себя самих от мертвецов.
На обратном пути Иеффай едва проронил несколько слов. Он не знал страха перед смертью и не раз видел на полях сражений множество искромсанных и обезображенных трупов, не ощущая при этом ни подавленности, ни душевного трепета. Но вид жутких и жалких мертвецов, скорчившихся в мрачной, сырой пещере, произвел на него сильнейшее впечатление. Он очень любил своего отца, они жили душа в душу, он мог говорить с отцом обо всем на свете, большом и малом. Отныне он никогда больше его не увидит или же увидит, но в новом, смутном обличье, как нечто, состоящее не из плоти, а из воздуха, обитающее в каком-то чуждом и наверняка неуютном мире. Отныне он, Иеффай, будет одинок и надеяться сможет только на себя. Он не боялся будущего, но мысль о нем очень его тревожила.