Но тот возразил:
– Не я покидаю вас, дорогие старейшины и друзья, а сыновья Зильпы гонят меня из дома. И не кто иной не сможет добиться, чтобы я вершил суд в Маханаиме, как только я сам.
Молодых мужчин, пожелавших уйти вместе с ним, Иеффай подверг тщательной проверке. Он никого не уговаривал, наоборот, рассказывал, какая суровая и полная опасностей жизнь ожидает их в диком краю, и согласился взять только тех, кого счел достаточно крепкими и надежными и чьи лица внушали ему доверие.
Старый Тола, главный среди слуг, настаивал, чтобы его тоже взяли.
– Тебе это будет не по силам, старый мой друг и отец, – предупреждал его Иеффай. – Прошу тебя, останься здесь и грей у очага и на солнышке свои старые кости. Я заставлю старейшин клятвенно обещать мне, что тебе не причинят никакого вреда.
Но Тола, обиженный и несчастный, сказал:
– Нехорошо с твоей стороны, Иеффай, сын мой и господин, что ты не чтишь старость. Знаю, я немного одряхлел, но, как говорит древняя мудрая пословица: «Жизненный опыт – все равно что третья нога».
У Иеффая просто язык не повернулся отказать старику и оставить его на произвол сыновей Зильпы, так что он согласился взять того с собой.
Наконец пришло время решить, куда им всем податься. То ли на север, изобилующий недоступными горными хребтами? То ли на запад, где простиралась обширная, выжженная солнцем пустыня, такая бесплодная, что кочевые племена обходили ее стороной?
Когда Иеффаю было десять лет от роду, кто-то из колена Рувимова, общий любимец, молодой и прыткий, в драке ненароком убил человека. Убитый был отпетый негодяй, к тому же сам затеял драку, осыпав того оскорблениями. Однако судья Галаада был обязан выдать убийцу родственникам убитого, чтобы те побили его камнями, как того требовал закон их народа. Но убийца в ту же ночь исчез. Как выяснилось позже, он сбежал в землю Тов. И Галаад сказал, что поступил он правильно: в земле Тов он найдет надежное прибежище. С той поры Иеффай связывал свои мечты о свободе и независимости с этой землей.
Но прежде чем принять окончательное решение, Иеффай посоветовался с Паром и другими мужчинами, с мнением которых считался. Земля Тов лежала на севере, там, где не было четкой границы меж землями колена Манассиина и царствами Васан и Со`ва. Это была дикая пустошь, пользовавшаяся дурной славой из-за суровых зим, ни одно из колен Израилевых не пыталось объявить ее своей, и никто не претендовал стать там судьей. В земле Тов люди были свободны. Именно к такой жизни стремились Иеффай и его сторонники.
Когда окрест разнеслась весть о том, что беглецы избрали своим пристанищем этот суровый край, их родственники и друзья наконец поняли, на какую тяжкую, полную тревог и лишений жизнь обрекают они себя, и даже у тех, кто только что горел решимостью последовать за Иеффаем в бескрайние вольные просторы, испуганно сжалось сердце. Их толкала в путь тяга к чему-то новому, и они лишь теперь по-настоящему осознали, сколь благословенна страна Галаад. Почти поголовно все они поднялись на холм Бамат-Елу, дабы в последний раз воздать почести обитающему в священном дереве Ваалу, богу и покровителю этих мест. Покидая его, они чувствовали себя виноватыми перед богом, живущим в могучем дереве, и молили его их простить. Но за то, что поднялись на холм Ваала, они ощутили свою вину и перед Ягве, в помощи которого будут теперь нуждаться больше, чем прежде, потому они и ему принесли жертвы.
Иеффай разделял чувства своих людей. И хотя сознавал, что теперь должна начаться совершенно новая жизнь, старая тоже не отпускала. Злость на мачеху и братьев и в пустыне будет жечь огнем его сердце, и придет день, когда он заставит их испить до дна горькую чашу унижения. И еще много всяких других дел осталось у него в Галааде. Он еще вернется сюда.
И ни в коем случае он не станет рвать узы, связывающие его и жителей Маханаима. Они не причиняли ему никакого зла, уважали его и были ему друзьями; пусть же и впредь ими останутся.
Он устроил особый пир – пир дружбы, который должен был освятить своим присутствием Ягве как «Эль-Берит», Бог единства и братства. В честь Ягве забили годовалого теленка, а его внутренности разрезали на куски; остававшиеся в городе отцы семейств и вожаки двенадцати семерок, на которые Иеффай разбил свой отряд, переступая через эти куски, поклялись: пусть их самих разрежут на куски, как этого теленка, если они нарушат верность друг другу.
Пиршество удалось на славу. В Маханаиме и его округе не было еще столь обильной трапезы по случаю свадьбы, похорон или стрижки овец, на которой было бы столько съедено и выпито, как на этом великом дружеском пире прощания с «бродягами». Двадцать еф муки тонкого помола, в четыре раза больше обычного, было израсходовано на пироги, кроме годовалого теленка забили упитанного бычка и бесчисленное множество овец и баранов. Каждый, уходивший из города с Иеффаем, получил заднюю часть бараньей туши и две чаши вина, а под конец пира – еще и чашу шекера.
На следующее утро, едва выглянуло солнце, Иеффай покинул город. По настоянию старого Толы сведущие люди вырезали на воротах Маханаима несколько слов, а потом закрасили их красной краской. Мало кто смог их прочесть, но все знали, что там написано: «Благословен будь твой уход, благословен и приход». С этим напутствием Иеффай отправился в дикий необжитый край.
И он сам, и Кетура ехали на белых ослицах. Его короткая жесткая бородка четко вырисовывалась в лучах восходящего солнца, длинные волосы Кетуры развевались, тронутые легким ветерком. Их дочь Иаала сидела на спине пожилой спокойной ослицы. Боевые семерки были отлично вооружены, за отрядом следовало два стада овец и обоз, состоящий из двенадцати тяжелогруженых ослов.
Нет, это совсем не походило на бегство человека, отринутого обществом; то вождь вел своих людей в поход к великой цели.
Глава вторая