И вот настала минута, когда Иаала больше не могла хранить в душе свою песнь. Утром, глядя на отца, восседавшего на судейском престоле, она выразила всю свою любовь и преклонение музыкой, звучавшей в ней самой, и напевами, перенятыми ею у вавилонских музыкантов. И вот теперь все это вновь зазвучало в ней, и она запела: «Господь, дай силу Иеффаю, новому судье! Милость Ягве с нами: он возвысил молодого над старыми. Гнев Ягве сверкает в глазах Иеффая, когда он гневается. Благоволение Ягве сияет на лице Иеффая, когда он благоволит. Иеффай вздымает кулак, и враги рассыпаются в прах, словно глиняные идолы. Господь, дай силу Иеффаю, новому судье! Его имя значит: „Ягве открывает путь“. Иеффай, Иеффай, судья Галаада! Воскликнем же так, чтобы слышно было по всей стране: Иеффай!»
Смуглая и тоненькая Иаала, с огромными, горящими живым огнем глазами, стоя на солнцепеке, пела своим детским и ломким голосом, не похожим ни на какой другой, вырвавшуюся из глубин души песнь своего торжества, своей гордости, своего восхищения отцом; сперва она сопровождала пение игрой на тимпане и лире, а потом, все больше воодушевляясь, пела уже без музыки, ударяя в такт пению ногой и пританцовывая. Всех мужчин, стоявших в толпе, проняло. Все они полюбили эту девочку. Иаала излучала какую-то неизъяснимую светлую радость. Многие из них знали Иеффая с первых его шагов. Сначала он сделался хозяином дикой земли Тов, потом повелителем западных уделов Васана, потом судьей в Галааде, теперь, под пение Иаалы, он поднялся в их глазах еще выше. Он стал героем, сверхчеловеком – лишь на две трети человек, на одну треть Бог. Ягве спустился с горы Синай, он был в медном знаке Иеффая, он был в самом Иеффае. Девочка первая увидела это, и теперь увидели все. И они подхватили ее песню, притопывая ногами и восклицая: «Иеффай! Иеффай! Господь, дай силу Иеффаю!»
Иеффай смотрел на свое дитя, на свою дочь Иаалу, слушал ее страстную ликующую песнь. «Ягве возвысил молодого над старыми!» Он ощутил играющую в нем силу; власть над страной и победа над старым священником были в его руках. Эта девочка, его Иаала, – воистину его плоть и кровь; но она и нечто большее, ей присуще и то, что он так любил в Кетуре. Странно, что, несмотря на все это, Бог выражал себя в его дочери ярче, чем в нем самом; значит, если Ягве и был милостив к нему, то только ради нее, ради дочери.
На празднестве присутствовал и один из сыновей Зильпы – Гадиил. Он слышал песнь Иаалы, и его проняло, как и всех остальных. Он рассказал матери об этой песни. Раньше Зильпа радовалась, что аммонитянка не родила Иеффаю сына. Теперь она перепугалась: может, вовсе не ей, а дочери Иеффая предначертано стать Деворой для галаадитян?
Иеффай собирался на следующий же день вернуться в Васан. Но случилось событие, задержавшее его отъезд из Массифы.
Сразу же после празднества умер старый Тола. Вместе со всеми он смотрел, как его молодого господина провозгласили судьей Галаада, вместе со всеми участвовал в празднестве и бродил по лагерю, заявляя всем и каждому, что от радости стал молодым и крепким, как недозрелая маслина. Потом прилег на циновку в своем шатре, подложив под голову одежду, и во сне умер. Иеффай захотел сам отнести старика в погребальную пещеру на холме Овот, чтобы тот и после смерти был рядом со своим господином, которому служил верой и правдой столько лет. В пещере он сел на землю рядом с отцом. А потом устроил поминальное пиршество, на которое созвал лучших людей Галаада.
Когда и старый Тола оказался в погребальной пещере, Иеффай понял, что время судьи Галаада миновало навсегда. Он ехал на север и, глядя на свой войсковой знак, думал: «Начинаются годы правления Иеффая».
9
Но когда он приехал в землю Тов, уверенность уступила место прежним сомнениям. Авиям был прав: распря с Аммоном не кончилась, война лишь отложена.
Так думали все, в том числе и люди, знавшие Иеффая особенно близко. Пар и Казия при нем обсуждали друг с другом его теперешнее положение и его будущее. Он достиг большего, чем они смели мечтать. Он стал главарем «праздных» людей, а также повелителем семи городов в Васане и судьей в Галааде. Он стоял на страже закона, а сам был вне закона. И успех не вскружил ему голову, не толкнул на рискованные поступки, – наоборот, зрелая мудрость заставила его отложить войну до будущей весны: к тому времени он успеет лучше подготовиться и будет более уверен в победе.
И только одна Кетура твердо верила, что Иеффай и в следующем году избежит войны.
Это лето в земле Тов было для нее временем спокойного и прочного счастья. Сладостно было ей стоять победительницей перед поверженной врагиней, сладостно видеть Иеффая вознесенным над братьями и над всем народом Галаада, радостью и гордостью были наполнены ее дни в Массифе. Но и в Массифе, и в тех городах Васана, которые подчинил себе Иеффай, всюду чудилась ей опасность – слишком много было там обиженных, мечтавших расправиться с победителем. Нет, эта Массифа, где жили Ягве, его священник и сыновья Зильпы, жаждавшие втянуть Иеффая в войну против Аммона, против ее народа, казалась ей еще опаснее, чем северные города. Она была счастлива, что ее близкие вернулись в страну Тов живыми и невредимыми. Здесь, в этом диком краю, не было крепостных стен и враждебных ей законов. Здесь ее душа сливалась воедино со всем, что ее окружало.
И с Иеффаем соединяли ее теперь более прочные узы, чем прежде. Она знала, как он любит сражения, и понимала, чего ему стоило отказаться от войны с Аммоном. Он сделал это из любви к ней.
Однажды она сказала Иеффаю: «С тех пор, как ты решился жить в мире с моим народом, мне кажется, что мы с тобой навсегда остались на вершине Хермона».
Его поразило, как глубоко она его понимала и как глубоко ошибалась. Он чувствовал раздвоенность своей души и противоречивость своей жизни. Он был судьей в Галааде и был готов защищать Галаад – и в то же время он был сыном Леваны и не желал воевать с Аммоном. Он был военачальником Ягве и жаждал разгромить врагов своего Бога – и главарем отряда «праздных» людей; он был и героем, и воякой, и Гедеоном, и честолюбцем, стремящимся любой ценой создать огромное царство, и даже подумывал, не стоит ли ради этого отдать дочь в жены врагу Ягве. Все это было не так просто, как казалось Кетуре. Все было завязано в тугой узел.
Его тянуло выговориться перед Кетурой, обсудить с ней терзавшие его сомнения. И давно уже мучило, что он скрыл от жены свой разговор с Нахашем. Но он опасался повторить еще раз слова, сказанные им Нахашу. Они не были твердым обещанием, скорее лишь намеком на обещание; при повторении они стали бы определеннее, возымели бы большую власть над ним и прогневили Ягве. Так что лучше уж все это темное и туманное запереть в собственном сердце.
Он ответил жене, и в голосе его не было обычной радостной решимости:
– Ты говоришь, Кетура: я в мире с Аммоном. Но только до следующей весны. Ведь я – военачальник Ягве. Если Аммон пойдет войной на моего Бога, перемирие кончится.
Кетура испугалась. Но тут же решила: он просто хочет ее поддразнить, иногда он любил это делать. И спросила, смеясь:
– Не слишком ли ты строг к себе, Иеффай? Где бы Ягве нашел лучшего воина? Вы оба верны друг другу – ты и твой Бог. Ты освободил его город Массифу, а он заставил священника и эту женщину признать тебя полноправным сыном твоего отца и меня – первой женщиной твоего народа.